Но внутри Пёклеровой жизни, не задокументированно нигде, кроме души, его бедной, его затравленной германской души, время растянулось – и замедлилось: Идеальная Ракета еще там, наверху, все еще снижается. Он по-прежнему ждет – даже теперь, один в «Цвёльфкиндер», ждет «Ильзе», ждет, чтобы вернулось это лето, а с ним и взрыв, что застанет его врасплох…
Весной, когда ветра в Пенемюнде сместились к зюйдвесту и вернулись первые птицы, Пёклера перевели на подземный завод в Нордхаузене, в Гарце. После британского налета работа в Пенемюнде пошла под откос. План – опять же, Каммлера – теперь заключался в том, чтобы рассредоточить испытания и производство по Германии, дабы исключить следующее и, вероятно, фатальное нападение союзников. Обязанности Пёклера в «Миттельверке» были обыденны: материалы, снабжение. Он спал на койке у стены, динамитом вырванной у камня и выкрашенной белым, и лампочка над головой горела всю ночь. Ему мстилось, будто лампочка – представитель Вайссманна, существо, чья душа – ярчайшая нить накала. Они с ней вели долгие грезодиалоги, сути которых Пёклер никогда не помнил. Лампочка разъясняла ему заговор в деталях – тот был грандиозней и обширней, чем представлялось воображению Пёклера, – а многие ночи казался чистой музыкой, сознание Пёклера загнанным зверем металось по звуковому пейзажу, наблюдало, покладистое, по-прежнему в шаткой безопасности, но ненадолго.
В то время ходили слухи, будто между Вайссманном и его «чудовищем» Энцианом растет отчуждение. Шварцкоммандо уже обособилось от структуры СС, как и СС отложилось от вермахта. Сила их теперь залегала не в абсолютном оружии, но в информации и опыте. Пёклер был рад услыхать, что у Вайссманна свои неприятности, только не соображал, как обратить их к какой-нибудь выгоде. Когда поступило распоряжение отправляться в Нордхаузен, в Пёклере вспыхнуло отчаянье. Игра, стало быть, прервана? Может, он больше не увидит Ильзе. Но пришла служебная записка, в которой говорилось, что он должен явиться в кабинет к Вайссманну.
Волосы на висках эсэсовца седели и стояли торчком. Одна дужка очков держалась на скрепке – Пёклер заметил. На столе – мусорная россыпь документов, отчетов, справочников. Удивительно было наблюдать, что выглядит Вайссманн не столько сатанински, сколько затравленно, как любой чиновник под давлением. Глаза его были уставлены в сторону Пёклера, но линзы их искажали.
– Вы понимаете, что этот перевод в Нордхаузен – добровольный.
С облегчением – плюс две секунды истинной любви к покровителю – Пёклер понял, что игра продолжается.
– Будет что-то новенькое.
– Да? – Отчасти вызов, но отчасти Вайссманну по-настоящему интересно.
– Производство. Мы здесь так увлеклись НИОКРом[238]
. Для нас это не столько оружие, сколько «летающая лаборатория», как некогда выразился доктор Тиль…– Вам не хватает доктора Тиля?
– Да. Он был не в моей секции. Я его не очень хорошо знал.
– Жаль, что он попал под налет. Мы все в Эллипсе Неопределенности, не так ли?
Пёклер позволил себе глянуть на заваленный стол – мимолетно, можно истолковать как нервозность либо это он так огрызнулся: ну да, Вайссманн, похоже, у тебя тут собственный Эллипс…
– Ой, да у меня обычно нет времени об этом волноваться. «Миттельверке», по крайней мере, под землей.
– Тактические позиции – нет.
– Думаете, меня могут послать…
Вайссманн пожал плечами и одарил Пёклера широченной неискренней улыбкой:
– Дорогой мой Пёклер, как тут предскажешь, куда вас пошлют? Посмотрим, как пойдет.
Впоследствии, в Зоне, когда угрызения стали плотскими, щипали глаза и оболочки на манер аллергии, Пёклеру казалось, что он, даже к тому дню в кабинете у Вайссманна, уже не мог оставаться в неведении. Знал истину по ощущениям, но позволил уликам пропасть в каких-то папках, там, где они не будут его расстраивать. Знал все, но удержался от единственного поступка, который мог бы его искупить. Надо было придушить Вайссманна прямо там же, где сидел, и пусть складки худенького горла скользили бы под ладонями Пёклера, пусть бы толстые очки сползали, а слабенькие глазки беспомощно туманились своему окончательному затемнителю…