Радуга тяготения

Сейчас ее взгляд – это углубляющееся задержание – уже надорвал зрячее сердце Ленитропа: надрывал и надрывал, все тот же взгляд, проброшенный, пока он ехал мимо, задвинутый в сумерки мха и ветшающей колонии, заправок с худосочными затуманенными цилиндрами, жестяных рекламных щитов «Мокси», горечавной и пасленовой, как сам ее вкус, который впаривают с обветренных стен амбаров, сколько Последних Раз уже взглядывал в заднее зеркальце, и все слишком далеко внутри металла и зажигания, допуская, что дневные мишени гораздо реальнее возможных сюрпризов по Закону Мёрфи, где может оказаться спасение… Терялся вновь и вновь – за бедным утопшим Бекетом, где прорвало дамбу, вверх-вниз по бурым, будто разъезженным склонам, сенные грабли ржавеют на исходе дня, небо серо-фиолетовое, темное, словно жеваная резинка, туман уже рисует в воздухе белые мазки, нацеленные к земле на четверть, на полдюйма… она однажды на него взглянула – конечно, он помнит до сих пор – с другого конца стойки в передвижной столовке, дым от рашпера лип к окнам, снисходительным, как обувная смазка, к дождю ради нахохленной слезливой горстки в шотландке внутри, музыкальный автомат поблескивает мельком в блеянье тромбона, секции язычковых, засаживают свинговые ноты строго в борозду меж безмолвной средней точкой и следующим тактом, с подскоком па (хм) па (хм) па

– так точно в оттяг этой борозды, прям понимаешь, что она гонит вперед, а вот по ощущениям – запаздывает, – вы оба по обоим концам стойки это чувствуете, ощущаете, что возраст ваш вверен какому-то новому времени, с чьего позволенья вы могли б и промухать остальное, некрасивые ожиданья стариков, кои наблюдали в бифокальной и сопливой индифферентности своей, миллионами смотрели, как вы отплясываете линди-хоп по пути в бездну, сколько надо миллионов, столько и смотрели… Конечно, Ленитроп ее потерял и терял без продыху – того требовала Америка, – из окон «грейхаунда», въезжая в каменную кладку со скошенными углами, позеленевший и вязосложенный в отказ восприятия либо же, в более зловещем смысле, воли (раньше вы знали, что означают эти слова), она двинулась дальше, безмятежная, слишком Их и ни единого шанса, что явится бежевый летний призрак на ее обочине…

Оставляет Ленитропа его городским рефлексам и гарвардским спортивным носкам – оба, по случаю, кандалы красных колец, оковы из комикса (хотя сам комикс хождения практически не имел, на него какой-то сборщик хмеля наткнулся под вечер на беркширской отмели. Героя – ну, или существо – звали Солнцечасом. В кадр он – ну, или оно – попадать вечно не успевал, толком не разберешь. Солнцечас, фьють сюда, фьють опять туда, происходил «из-за ветра», что читатели понимали как «с той стороны некоего потока, более-менее сплошного и вертикального – стены, пребывающей в постоянном движении»: за нею имелся иной мир, где Солнцечас занимался делами, коих читателям нипочем не понять).

Далеко, да, это все довольно далеко. Ну еще бы. Подойдешь слишком близко – и уже болит от того, что хочется ее вернуть. Но тут эта эвридикомания, это возвращение кого-то откуда-то… хотя насколько легче оставить ее там, в смрадном карбиде и халитозном зловонье супов из дохлых дятлов, а самому выйти и утешиться, и получить лишь разумное факсимиле… «Зачем ее возвращать? Зачем пытаться? Разница-то между настоящей крышкой от коробки и той, что рисуешь для Них, только и всего». Нет. Как он может в это верить? Это Они хотят, чтоб он поверил, но как он может? Никакой разницы между крышкой и ее изображением, ладно, у них на этом построена вся экономика… но она-то, наверное, не просто рисунок, продукт, обязательство заплатить…

Из всех своих предполагаемых отцов – Макса Шлепциха и статистов в масках по одну сторону движущейся кинопленки, Франца Пёклера и, разумеется, других пар рук, деловито комкавших брючную материю в ту Ночь «Alpdrücken», по другую – Бьянка ближе всего в сей последний из возможных миг под палубами, тут, за ненасытным шакалом, ближе всего к вам, кто ворвался в ослепительном цвете, горбился на своих сиденьях, кому никогда за всю ночь не грозило ни по какому ряду ладьи, ни по какой диагонали, к вам, чье отлученье от водянисто-бесцветной любви ее матери абсолютно, к вам, одним лишь вам, кто говорит ну еще б я их не знал

, упущены, хмыкаете бери меня в расчет, неспособны, думаете может шлюха какая-нибудь… Вас она предпочитает всем. Вам никогда не доведется ее увидеть. Поэтому кто-то должен вам сказать.

* * *

На полпути вверх по трапу Ленитроп вздрагивает: из темного люка ему сияет яркий комплект зубов.

– Я наблюдал. Надеюсь, вы не против. – Похоже, опять тот джап, и теперь он представляется энсином Императорского флота Японии Моритури.

– Ну-у, я-а… – почему это Ленитроп так тянет слова? – …видал, как вы наблюдали… и вчера вечером тоже, мистер…

– Думаете, я вуайерист. Да-да, так и думаете. Дело не в этом. То есть – никакой радости. Просто когда я наблюдаю за людьми, мне не так одиноко.