Радуга тяготения

– Ну дык а чё, энсин… а чё б и не… влиться? Они всегда рады… обществу.

– Ох ты ж господи, – ухмылка у него, как у всех джапов, широченная и полиэдральная, – но тогда мне будет так одиноко…

На кормовом подзоре под навесами в красно-оранжевую полосу установили столы и стулья. Ленитроп и Моритури властвуют здесь почти всецело, если не считать каких-то девушек в раздельных купальниках: барышни ловят солнышко, пока не скрылось. Прямо по курсу громоздятся кучево-дождевые облака. Вдалеке слышен гром. Воздух пробуждается.

Стюард приносит кофе, сливки, овсянку и свежие апельсины. На овсянку Ленитроп глядит с сомнением.

– Я возьму. – Энсин Моритури хватает плошку.

– Ой, конечно. – Ленитроп замечает, что у джапа, к тому же, густые и подкрученные усы. – Ага, ага. Врубаюсь. Любитель овсянки! Позор. Латентный англофил – да-да, вы покраснели. – Тычет пальцем и голосит ха, ха, ха.

– Вы меня разоблачили. Да-да. Шесть лет был не на той стороне.

– Пытались когда-нибудь сбежать?

– И выяснить, какие вы на самом деле? Боже святый. А если фил обернется фобом? Где я окажусь? – Он хихикает, плюет апельсиновой косточкой за борт. Судя по всему, сколько-то недель он тренировался в школе камикадзэ на этой их Формозе, да признали непригодным. Никто ему так и не сказал, почему. Что-то не то с позицией. – Позиция у меня была неверная, – вздыхает он. – Поэтому меня вернули сюда – через Россию и Швейцарию. На сей раз – по линии Министерства пропаганды. – Целыми днями сидел и смотрел кинохронику Союзников, искал, что можно стянуть и вмонтировать в свою, дабы Ось смотрелась хорошо, а противная сторона – плохо. – Про Великобританию я знаю только из этого сырья.

– Видимо, немецкое кино исказило взгляды не только вам.

– Вы имеете в виду – Маргерите. А знаете, так мы с нею и встретились! Через общего знакомого с «Уфы». Я проводил отпуск в Швах-Карме, незадолго до вторжения в Польшу. В том городке, где вы к нам сели. Там был курорт. Я наблюдал, как вы упали в воду. А потом забрались на борт. А кроме того, я наблюдал, как за вами наблюдала Маргерита. Не обижайтесь, пожалуйста, Ленитроп, но сейчас лучше держаться от нее подальше.

– И не подумаю обижаться. Я знаю, тут жуть какая-то творится. – Он рассказывает Моритури об инциденте на Sprudelhof и бегстве Маргериты от привидения в черном.

Энсин кивает – мрачно, подкрутив ус так, чтобы тот саблей смотрел ему в глаз.

– Она вам не рассказывала, что там произошло? Елки, Джек, вам бы не повредило знать…

ИСТОРИЯ ЭНСИНА МОРИТУРИ

Войны умеют затмевать собою дни, им предшествующие. Оглядываясь, понимаешь, сколько там шума и тягости. Но в нас выработан условный рефлекс забывать. Так война, конечно, весомее, да, но все равно… не легче ль увидеть скрытую машинерию в те дни, что подводят к событию? Разрабатываются комбинации, что-то должно ускоряться… и края частенько приподымаются на миг, и мы видим то, что нам видеть не полагалось…

Маргериту отговаривали от поездки в Голливуд. Она туда отправилась – и потерпела фиаско. Когда вернулась, здесь был Ролло – он-то и уберег от непоправимого. Целый месяц реквизировал острые предметы, не пускал ее выше цокольного этажа и к химическим веществам, а это значило, что спала она мало. Задремывала и очухивалась в истерике. Боялась заснуть. Боялась, что не сумеет вернуться.

Ролло сообразительностью не знаменит. Хотел добра, но спустя месяц такой жизни понял, что больше не может. Вообще-то все очень удивлялись, что он продержался так долго. Грету передали Зигмунду – едва ли в лучшем виде, но, пожалуй, и не в худшем.

С Зигмундом же незадача была в том месте, где ему выпало жить: в уродстве со сквозняками и бойницами, что смотрело на холодное озерко в Баварских Альпах. Какие-то части уродства сохранились, должно быть, еще с паденья Рима. Вот куда Зигмунд ее привез.

Почему-то она вбила себе в голову, что в ней течет еврейская кровь. Дела в Германии к тому времени, как всем известно, были очень дурны. Маргерита до смерти боялась, что ее «вычислят». В каждом холодке, что задувал снаружи сквозь тысячи отдушин обветшанья, ей слышалось сопение гестапо. Ночи напролет Зигмунд пытался ее разубедить. Ему удавалось не лучше, чем Ролло. Примерно в то время у нее и проявились симптомы.

Сколь психогенны б ни были те боли, тики, сыпи и тошноты, страдала она взаправду. Цеппелином из Берлина прибывали иглоукалыватели – объявлялись среди ночи с золотыми иглами в бархатном нутре чемоданчиков. По замку Зигмунда туда-сюда толпами бродили венские аналитики, индийские святые, баптисты из Америки, а эстрадные гипнотизеры и колумбийские curanderos[274] спали на ковриках у камина. Ничего не помогало. Зигмунд встревожился, а вскоре и у него выявилась Гретина склонность к галлюцинациям. Вероятно, ехать в Швах-Карму предложила Маргерита. В то лето городок славился грязями – горячими и жирными грязями со следами радия: смолисто-черные, они мягко булькали. Ах-х. Надежды Маргериты легко вообразит всякий, кто страдал сходным недомоганием. Грязь эта излечит что угодно.