Радуга тяготения

Павел и Мария собирались завести ребенка. Потом их стали навещать Йозеф Омбинди и его присные. Стервятничать научились у христианских миссионеров. У них списки всех женщин детородного возраста. Любая беременность – приглашение зависнуть, вкрасться, налететь. Могут угрожать, пускаться в казуистику, физически соблазнять – целый арсенал методов. Синька – излюбленный абортив.

– Нефтеперегонный завод, – предполагает Андреас Орукамбе.

– В самом деле? Я думал, с этим он завязал.

– Может, не сейчас. – Глаза девушкиного брата вперяются в него жестко, точно кулаки. Энциан, сволочь ты старая, да ты вообще не в курсе

…

Они вновь садятся на мотоциклы и стартуют. В темноте мимо несутся взорванные сухие доки, обугленные ребра складов, цилиндрические ломти подлодки, которую так и не собрали. Где-то ныкается британская служба безопасности, но у нее свой инкапсулированный мирок. У британской «G-5» собственное пространство, и Зона конгруэнтна, однако не идентична тому, что разрывают нынче эти серьезные шварцкоммандос верхом на моцыках без глушаков.

Происходят разъединения. Всякая альтернативная Зона мчится прочь от всех остальных, разгоняясь предопределенно, с красным смещением, убегая от Центра. Каждый день мифическая дорога назад, о которой мечтал Энциан, все маловероятнее. Прежде требовалось различать формы одежды, знаки отличия, маркировку самолетов, соблюдать границы. Но теперь позади слишком много решений. Единый корень утрачен еще в майском опустошенье. У всякого сверчка нынче свой шесток, и всякий шесток теперь – Зона.

Толпа ПЛ тусуется у руины декоративного фонтана – десятка два, глаза пепельные и намалеваны на лица белые, как соль. Гереро их обруливают, въезжают на полпролета плоской долгой лестницы, юзят по уклону улицы, верхние зубы стучат об нижние, рамы мотоциклов пронзительно скрипят, вверх и вниз по лестнице мимо бессловесных плозий славянского дыханья. Пепел и соль. В сотне метров из-за стены возникает передвижная установка звукоусиления – голос, взращенный в Университете и давно уставший от текста, вещает:

– Всем очистить улицы. Расходитесь по домам.

Очистить… куда-куда разойтись? Должно быть, ошибка, наверняка это какому-то другому городу…

Вжик под старым нефтепроводом, воздвигнутым на эстакаду, что бежит теперь налево к воде, над головой огромные привинченные фланцы смягчены ржою и промасленной грязью. Далеко по гавани идет танкер, безмятежно покачивается, что паутина звезд… Фьють в гору наискось к бастиону впустую разбазаренных, узлами скрученных, расплавленных и обожженных балочных ферм, дымовых труб, водотяг, трубопроводов, обмоток, изоляторов, преобразованных всеми бомбежками, на земле гравий в пятнах тавота пролетает мимо милю в минуту и погоди-погоди, чего-чего сказал-то – «преобразованных»

, а?

Не то чтобы рассвет воссиял, нет, но пробился луч – как страшный свет, что пробивает ночь в час до того поздний, что ничем не объяснить, – и Энциана озаряет, ему кажется – необычайным пониманием. Этот змеевидный шлакоотвал, в который он сейчас въедет, этот некогда-нефтеперегонный завод, «Jamf Ölfabriken Werke AG»[299], – отнюдь не руина. Он в идеальном рабочем состоянии. Лишь ждет замыкания нужных контактов, включения… точно, намеренно

модифицирован бомбежками, кои никогда и не были вражескими, но входили в план, о котором обе стороны – «стороны?» – договорились с самого начала… да, и что, если теперь мы – ладно, скажем, нам и впрямь полагается быть каббалистами, такова наша истинная Судьба – быть чудотворными талмудистами Зоны, у которой где-то внутри – Текст, и его нужно разобрать на части, аннотировать, истолковать и додрочить до того, что он лимоном выжмется весь до последней капли… так вот, мы допустили – натюрлих! – что священным Текстом этим должна была стать Ракета, orururumo orunene[300] верховное, восходящее, мертвое, пылающее, великое («орунене» уже модифицировано детьми зонгереро и стало «омунене», старшим братом)… нашей Торой. Что ж еще? Ее симметрии, ее задержки между раздражителем и реакцией, ее прелестность зачаровывали нас и соблазняли, а истинный Текст между тем продолжал жить – где-то не здесь, во тьме своей, в нашей тьме… даже в такой дали от Зюдвеста нас не пощадит древняя трагедия утраченных посланий, проклятье, кое никогда нас не покинет…