Радуга тяготения

И тут разверзается преисподняя – ух-ухают сирены, над ними прожектора начинают обыскивать заросли, моторы грузовиков и командные вопли. Полетная команда соступает со шлака и припадает к земле в спартине.

– Трофеев – автомат и два пистолета, – шепчет Нэрриш. – Подойдут к нам с юга. Одного хватит, чтобы пойти и задержать их. – Он кивает и начинает проверять железо.

– Вы с ума сошли, – шипит Ленитроп, – вас убьют.

Слышна суматоха возле Испытательного Стенда VII. Одна за другой на дороге появляются фары.

Нэрриш постукивает Шпрингера по подбородку. Непонятно, соображает тот, кто такой Нэрриш, или нет.

– Lebe wohl

[296], – как бы там ни вышло, Шпрингер… Наганы рассованы по карманам шинели, автомат в охапку – Нэрриш, в три погибели согнувшись, отбывает бегом по берегу и не оглядывается.

– Где судно? – Хафтунг в жгучей панике.

Лишь утки, переполошившись, крякают друг на дружку. В траве перемещается ветер. Когда шарят прожектора, сосновые стволы выше по склону вспыхивают, сияя глубоко, ужасно… а у всех за спинами трясется и струится Балтика.

Сверху выстрелы, затем – может, от Нэрриша ответ – автоматная очередь. Отто покрепче обнимает свою Хильду.

– Кто-нибудь читает азбуку Морзе? – интересуется девушка у Ленитропа под боком. – Потому что вон там мигает огонек, видите, на верхушке вон того островка? уже несколько минут.

Три точки, точка, точка, еще три точки. Снова и снова.

– Гм-м, СЕЕС, – размышляет Феликс.

– А может, это не точки, – грит тенор-сакс, – может, это тире.

– Забавно, – грит Отто, – тогда выходит ОТТО.

– Так это ж ты, – грит Хильда.

– Матушка! – верещит Отто, забегает в воду и машет мигающему огоньку. Феликс принимается бумкать тубой по-над водой, остальные оркестранты тоже вступают. Их накрывает лучами прожекторов, и тени камыша вспарывают песок. Взревывает судовой двигатель. – Вот она идет, – Отто подпрыгивает в хляби.

– Эй, Нэрриш, – Ленитроп щурится, пытаясь разглядеть наводчика в том свете, что всю дорогу был слишком слаб, – пошли. Отступаем. – Ответа нет. Но стрельба продолжается.

Погасив ходовые огни, самым полным ходом суденышко мчится к ним – фрау Гнабх что, решила протаранить Пенемюнде? нет, вот она дает полный назад – визжат подшипники, из-под винтов гейзеры пены, судно, развернувшись, останавливается.

– Все на борт, – ревет матушка.

Ленитроп голосит, призывая Нэрриша. Фрау Гнабх наваливается на паровой свисток. Но ответа нет.

– Блядь, я должен его вытащить… – Феликс и Отто хватают Ленитропа сзади и волокут на борт, а Ленитроп пинается и матерится. – Его же убьют, пиздюки, отпустите…

Между тут и Испытательным Стендом VII через гребень дюны переваливают темные силуэты, у них на уровне пояса мелькает оранжевое, секунду спустя доносятся ружейные выстрелы.

– Убьют нас

. – Отто сгружает Ленитропа через фальшборт и сам рушится сверху. Их уже нашли и нанизали прожекторы. Стрельба громче – в воде пузыри и брызги, пули молотят в корпус.

– Все на месте? – клыки фрау обнажены в ухмылке. – Прекрасно, прекрасно!

К ним тянется последний обезьян, Хафтунг хватает его за руку, и примат несколько ярдов болтается за бортом, ноги в воде, а судно самым полным вперед срывается с места, и лишь тогда шимпанзюку удается забраться наверх и внутрь. С берега палят в море, но слишком далеко, а в конце концов – и не слышно.

– Эй, Феликс, – грит тенор-сакс, – как думаешь, в Свинемюнде шару слабать можно?

В конце Джон Диллинджер на пару секунд обрел странное милосердие в экранных образах, которые еще не вполне стерлись с его сетчатки: нераскаявшийся Кларк Гейбл идет жариться на стуле, из стали в коридоре смертников мягко сочатся голоса прощай, Чернявый… отказывается от смягчения приговора, которое предлагает старый друг, а теперь губернатор Нью-Йорка Уильям Пауэлл, худосочный и безвольный снисходительный обсос, Гейблу просто охота со всем этим покончить, «Умри, как живешь – ни с того ни с сего, не тяни кота за хвост…», – а тем временем сучонок Мелвин Пёрвис, обложивший снаружи кинотеатр «Биограф», закурил роковую сигару и ощутил у себя во рту пенис официальной благодарности – и по сигналу федеральное ссыкло со своей педерастической меткостью уничтожило Диллинджера… у обреченного случилась некая перемена личности – ты еще некоторое время реальными мышцами лица и голосом чувствовал, что и был Гейблом, иронические брови, гордая, сияющая, змеиная голова, – и это проведет Диллинджера сквозь засаду и немного облегчит переход к смерти.