Радуга тяготения

– Могу назвать несколько государственных заведений, где такое по-прежнему в моде. – Медики хмыкают, исполненные того британского Weltschmerz, что так неловко смотрится на лицах оным инфицированных. – Послушайте, Эспонтон, так вы, стало быть, предпочитаете мне ассистировать, я верно понял?

– Ой, знаете, как угодно. В том смысле, что никто же не будет стоять с блокнотиком, знаете, и все записывать.

– Я б не поручился. Вы чем слушали? Разве не заметили…

– Рьяности.

– Маниакальности. Даже опасаюсь, не теряет ли Стрелман хватку, – до изумления смахивает на Джеймса Мейсона: «Т(х)ерряитт(?) хваттку

».

Вот они переглядываются, раздельные ночные пейзажи марстонских укрытий и запаркованных транспортных средств тёмно проплывают за их лицами. С ветром несет запах рассола, пляжа, горючего. Далекое радио, настроенное на Программу Для Военнослужащих, играет Сэнди Макферсона за Органом.

– Ну, все мы… – начинает Эспонтон, но не договаривает.

– Пришли.

Светлая контора увешана кармазинноустыми, сосискорукими плакатами «Девушек Петти». В углу шипит кофейная раздача. Кроме того, воняет протухшим обувным жиром. Закинув ноги на стол, сидит капрал, поглощенный американским комиксом про Багза Банни.

– Ленитроп, – в ответ на запрос Протыра, – да да янки в этом, как его, поросячьем костюме. Он то туда, то сюда. Совершенно трехнутый. А вы, народ, стало быть, кто, «Эм-Ай-6»?

– Не обсуждается, – рявкает Эспонтон. Он отчасти Нэйлендом Смитом себя воображает, Эспонтон. – Где нам найти генерала Виверна?

– Это среди ночи-то? На алкосвалке, скорее всего. Идите по рельсам, туда, где галдят. Сам бы пошел, да дежурю.

– Поросячий костюм, – хмурится Протыр.

– Здоровенный такой поросячий костюм, желто-розовый с голубым, ей-же-ей, – отвечает капрал. – Как увидите, сразу узнаете. А у вас, джентльмены, сигаретки по случаю не найдется?

Гулянку слышно, когда они еще трюхают по рельсам мимо пустых строенных платформ и цистерн.

– Алкосвалка.

– Мне говорили, горючее для их нацистских ракет. Если ракету приведут в рабочее состояние.

Под холодным зонтиком голых электролампочек собралась толпа армейского личного состава, американских моряков, девушек из Военторга и немецких фройляйн. Братаются все до единого – постыдно, в гаме, который по мере приближения Протыра и Эспонтона к окраине собрания становится песней, а в центре у нее, набравшись по самое не хочу, под всякой рукой по улыбчивой и растрепанной молоденькой потаскушке, румяная рожа при таком свете апоплексично розовато-лилова, празднеством заправляет тот самый генерал Виверн, которого в последний раз они видели в кабинете Стрелмана в Двенадцатом Доме. Из железнодорожной цистерны, чье содержимое – этанол, 75 %-ный раствор – объявлено энергичным белым трафаретом на боку, там и сям торчат краны: под них подсовывается, а затем вынимается невероятное количество жестяных кружек, фарфоровых чашек, кофейников, мусорных корзин и прочих сосудов. Песне аккомпанируют укулеле, казу, гармоники и хренова туча самодельных металлических шумелок, а песня эта – невинный салют Послевоенью, надежда, что конец дефицитам, конец Аскезы близок:

На…

Стало вре-мя жрать!Настало вре-мя жрать!Пора кормить нам хомяка…О да, намВре-мя жрать,Настало вре-мя жрать,Ты за добавкой, прибежишь, наверняка!

Ах, это вре-мя жрать,О вре-мя жрать!Ничего нового нет ту-у-ут…На Смерть плевать,Когда вре-мя жрать…Приятно, ес-ли с нами жрууууут!

Следующий рефрен – солдаты и матросы хором первые восемь тактов, девчонки – вторые, генерал Виверн поет следующие восемь соло и tutti[334] под завязку. Затем приходит черед рефрена для укулеле, казу и так далее, а все танцуют, черные шейные платки хлещут повсюду, будто усы эпилептических негодяев, распускаются воздушные ленты, и локоны-беглецы выбиваются из тугих валиков, подолы юбок взметаются, обнажая сверкающие коленки и комбинации, окаймленные довоенным клюни, – хрупкий полет дымчатых летучих мышей под здешним белым электричеством… на последнем рефрене мальчики кружатся по часовой стрелке, девочки – против, ансамбль распускается розочкой, из сердцевины коей распущенно лыбится гонобобель генерал Виверн, кружка с крышкой простерта, его ненадолго подымают стоймя, аки тычинку.