Радуга тяготения

Джессика. Ох. Да конечноконечно Мехико ебаный ты идиот… не удивительно, что 137-я ходила кругами. Не удивительно, что приказы Джессике поступали с Запредельных Высот. Он ведь сам ягненочком кувыркался вокруг вертела, спрашивал Стрелмана, нельзя ли сделать чего-нибудь… Дурак. Дурак.

Он приезжает в Двенадцатый Дом на Гэллахо-Мьюз в смертоубийственном состоянии рассудка. Похитители велосипедов бегут по переулкам, старые профи гонят железных коней в приличном темпе шеренгой по трое. В окнах чистят перышки молодые люди с опрятными усиками. В мусорных баках роются дети. Во двориках по углам кружат официальные бумаги – сброшенная кожа Зверя, что вырвался на свободу. На улице необъяснимо засохло дерево – обернулось щепастым черным трупом. На передний щиток Роджерова мотоцикла брюхом вверх опускается муха, секунд десять бьется, затем складывает жильчатые чувствительные крылышки и подыхает. Раз и готово. Это у Роджера первая. Над головой «коробочкой» пролетают «P-47», по четыре галочки на штуку, КрасныйБелыйСинийЖелтый по белесому небу неизменной формы, одна эскадрилья за другой: либо военный смотр, либо еще одна война. За углом работает штукатур – заглаживает исшрамленную бомбой стену, на его сокол навалена соблазнительная, как творог, штукатурка, он работает непривычным мастерком, унаследованным от покойного друга, и в первые дни все еще дырявит стену, как подмастерье, блестящее лезвие пока не притерлось к его руке, силы у мастерка больше, чем штукатур умеет в него вложить… Генри был мужик покрупнее… Муха, которая вовсе не умерла, разворачивает крылышки и усвистывает дурачить кого-нибудь другого.

Ну ладно же Стрелман топочет в Двенадцатый Дом, гремит корковыми досками по семи коридорам и пролетам, секретарши долгоруко тянутся к телефонам чертвозьми где же ты…

В кабинете нет. Но есть Геза Рожавёльдьи, и он энергично перечит Роджеру.

– Молодой человек, посты-дились бы та-кое тут устраи-вать.

– Заткни хабало, трансильванский недоумок, – рычит Роджер, – я шефа ищу, понял, только дернешься, и группу О, резус отрицательный, тебе никогда больше не тяпнуть, Джексон, эти твои клыки даже толокна

не перемелют, когда я с тобой разделаюсь…

Переполошившись, Рожавёльдьи отступает за бачок с водой, в рассуждении самообороны пытается цапнуть вертящийся стул. Сиденье отлетает, и Рожавёльдьи остается с одной основой, каковая, так уж вышло к вящему стыду, есть крестовина.

– Где он, – безвыходная мексиканская дуэль, Роджер скрипит зубами не поддавайся истерике, это непродуктивная роскошь, ты, с твоей нынешней великой беззащитностью, не можешь ее себе позволить… – Ну давай же, пиндос, выкладывай, или тебе никогда больше не видать гроба изнутри…

Тут вбегает секретарша, метр с кепкой, но дерзкая, эдакая толстушка, и давай стегать Роджера по лодыжкам налогами на сверхприбыль одной английской сталелитейной компании с 1940 по 44-й – у фирмы, кстати говоря, имеется общий с «Vereinigte Stahlwerke» патент на сплав, который использовался в муфтах трубопровода подачи жидкого кислорода, что шел в корму к «S-Gerät» в А4 под номером 00000. Однако Роджеровы лодыжки не приспособлены для восприятия такого рода информации. С секретарши спадают очки.

– Мисс Мюллер-Хохлебен, – так написано у нее на именной бирке, – песс отшкофф фи смотритесс тшутофишшно. Натеньте ихъ несаметлительно! – эта нацистская комедь вдохновлена ее фамилией.

– Я нье мокку ихъ найтти, – еще какой немецкий акцент, – я нье отшень карашо фишу.

– Н-ну так поглядим-с, не сумеем ли мы вам помочь… а! что это? Мисс Мюллер-Хохлебен!

– Ja…

– Как они выглядят, ваши очки?

– Таккие пелые…

– С хитрыми такими стразиками по всей оправе, фройляйн? а?

– Ja, ja, und mit…[361]

– И по дужкам тоже они – да и-и с перышками еще?

– От страусс…

– Перьями самца страуса, выкрашенными в потрясающе переливчатый синий цвет, торчат по краям?

– Этто мои отшки, ja, – шаря вокруг, грит секретарша, – кте они, прошу фасс?

– Вот здесь! – ногой ХРУСТЬ, очки вдребезги на яркие арктические нарывы по всему ковру Стрелмана.