Радуга тяготения

– Пиннньььсольди-сольди-сольди ма-ка-ронь! Во чё! Фу, фу, фу!

– Нах пшел, – грит Эдди и начинает причесывать черно-серебристые волосы полковника.

Едва расческа вступает в контакт с головой, полковник раскрывает рот:

– В обычных условиях на прочесывание мы тратим не больше 24 часов. От заката до заката, из дома в дом. В начале и в конце эдакие чернота и золото, силуэты, расшатанные небеса чисты, как в циклораме. А тут закаты – я даже не знаю. Может, что-нибудь где-нибудь взорвалось, как думаешь? Ну правда – где-нибудь на Востоке? Новый Кракатау? Под другим именем, уж не менее экзотичным… краски-то сейчас совсем другие. Вулканический пепел, либо иное тонко диспергированное вещество, зависшее в атмосфере, странно преломляет цвета. Ты это знал, сынок? Трудно поверить, правда? Внизу подлинне́е, если можно, а сверху ровно так, чтоб не надо было причесывать. Да, рядовой, краски меняются – да как! Вопрос только в том, есть ли у этих перемен определяющая? Модулируется ли повседневный солнечный спектр? Не случайным порядком, но систематически, вот этим неведомым мусором в господствующих ветрах? Глубокие вопросы, тревожные… А сам откуда, сынок? Я из Кеноши, Висконсин. У родни моей там маленькая ферма. До самого Чикаго лишь заснеженные поля да заборные столбы. Старые машины на чурбаках тоже в снегу все… здоровые белые боровы такие… Висконсин весь как похоронная служба.

– Хе, хе…

– Эй, Пенсьеро, – окликает Пэдди Макгонигл, – ты эт щщё ссышь?

– Ага, помойму гармоника, – Пенсьеро деловито зачесывает отдельные волоски, подрезая каждый на свою длину, снова и снова возвращаясь подправить тут и там… Одному Богу известно их число. Одна Атропа отсекает их по-разному. Поэтому рядовым Эдди Пенсьеро нынче владеет Бог в аспекте Атропы, неотвратимой.

– У меня во твой гормон как, – глумится Пэдди, – во где! Гля! Кожыная флейта-макаронина!

Всякая долгая стрижка – переход. Волосы – еще одна модулируемая частота. Предположим красоту, в которой все волоски некогда были распределены идеально равномерно, – некую эру невинности, когда все они идеально прямо лежали по всей голове полковника. Ветры дневные, рассеянные жесты, пот, зуд, нежданные сюрпризы, трехфутовые паденья на грани сна, следомые небеса, вспомненные позоры – все записалось на этой идеальной решетке. Нынче проходя ее насквозь, реструктурируя ее, Эдди Пенсьеро – агент Истории. Вместе с переделкой полковничьей головы бежит и дрожью отмеченный блюз, долгие пробежки в отверстиях 2 и 3 совпадают – во всяком случае сегодня – с проходами в глуби волос, березовыми стволами очень душной летней ночью, подходами к каменному дому в лесистом парке, оленями, замершими у толстого плитняка дорожек…

Блюз – фокус низких боковых частотных полос: всасываешь чистую ноту, попадаешь в тон, затем лицевыми мышцами гнешь ее ниже. Они, мышцы эти, всю твою жизнь смеялись, натягивались от боли, частенько стараясь не выдать никакой эмоции. Куда отправляешь такую чистую ноту – отчасти функция этого смеха. Такова мирская основа блюза, если духовный ракурс вас па́рит…

– Я не знал, где я, – излагает полковник. – Все полз вниз меж огромных бетонных обрубков. Торчал черный прут арматуры… черная ржа. В воздухе висели мазки королевского пурпура, им не хватало яркости расплываться по краям или менять субстанцию ночи. Они сочились вниз, вытягивались один за другим – видел когда-нибудь куриный плод, только сформировавшийся? ох нет, конечно, ты ж городской пацан. На ферме многому можно поучиться. Как выглядит куриный зародыш, например, чтобы, случись тебе лазить по бетонной горе в темноте и увидеть одного такого или нескольких в небесах, в пурпуре, ты понял, на что это похоже, – даст городу сто очков вперед, сынок, там тебя мотыляет от кризиса к кризису, и всякий – новехонький, подцепить в прошлом не к чему…

Вот он, короче, осторожно пробирается по невообразимой руине, и прическа у него теперь выглядит очень

странно – волосы начесаны вперед из одной затылочной точки, вперед и вверх большими длинными стрелками, так что черный подсолнух или же чепчик от солнца образовался вокруг лица, на котором выделяются лишь долгие ползучие пурпурные губы полковника. Из расщелин в мусоре его цапает всякое: довольное вроде такое, выскочит – и назад, тоненькие ручки-щипчики, ничего личного, вот подумало, а не цапнуть ли мне глоток ночного воздуха, ха, ха! Когда промахиваются мимо полковника – а они это делают постоянно, – юркают обратно, хмыкнув, как завзятые игроки, ну что ж, может, в следующий раз…

Ч-черт, от полка отрезан, меня поймают и кремируют дакойты! Ох господи, вот они уже, немыслимые Звери бегут, пригибаясь, в отсветах города по версии «G-5», красно-желтые тюрбаны, исполосованные наркоманские рожи, обтекаемые, как перед «форда» 37-го года, те же ненаправленные глаза, то же исключение: Кармический Молот не падет…

«Форд» 37-го года – исключение для К. М.? Да ладно, харэ вола вертеть. Все они оказываются на свалках, как и прочие!