Радуга тяготения

Ракету запускали к югу, к западу, к востоку. А к северу нет – пока нет. При запуске к югу, на Антверпен, пеленг – около 173°. К востоку, на испытаниях в Пенемюнде, – 072°. При запуске к западу, на Лондон, – около 260°. Применяем параллельные линейки – и недостающий (или, если угодно, «результирующий») пеленг выходит что-то в районе 354°. Этот запуск подразумеваем всеми прочими, призрачный запуск, который, по логике мандалы, уже произведен в строжайшей секретности – или же будет произведен.

Посему участники Конференции Ширного Сосунка, как ее впоследствии назовут, сидят над картой со своими инструментами, сигаретами и соображениями. Нечего ухмыляться. Пред вами одна из величайших минут дедукции в послевоенной разведке. Мехико настаивает на системе измерений, при которой длина вектора пропорциональна числу запусков по нему. Томас Гвенхидви, неизменно чуткий к событиям в географическом пространстве, желает учесть запуски (тоже к востоку) 1944 года в Близне, что сместит стрелку к северу от 354° – и еще ближе к истинному северу, если включить также запуски на Лондон и Норидж с Валхерена и из Ставерена.

Факты и интуиция – и, вероятно, рудименты нецивилизуемого ужаса, какой гнездится в нас, в каждом из нас, – указывают на 000°, истинный Север. Ну а куда еще запускать 00000?

Только вот в чем беда: что проку от пеленга, даже мифически-симметричного пеленга, если не знаешь, откуда запускалась Ракета? Получаем тонкую грань в 280 км, что протянулась с востока на запад по рябому лицу Зоны, и эта грань бесконечно сметается, упорствует, размывается, поблескивает, невыносимая, никак не успокоится…

Итак, Под Знаком Ширного Сосунка. Качкий полноцветный портрет отвратно толстомясого слюнявого младенца. В одном кулаке-студне Ширный Сосунок держит истекающую салом ветчинную ляжку (простите, свинки, ничего личного), другой рукой тянется к человечьему Материнскому Соску, что появляется слева, – взгляд прикован к надвигающейся титьке, рот открыт в ликовании, зубки острые и чешутся, в глазах остекленело ЕДАчавкчавкдамнямммм. Der Grob Säugling

, 23-я карта в Старших козырях Зоны…

Роджер склоняется к мысли, что это детский портрет Джереми. Джереми, который Знает Все, простил Джессику за то, что была с Роджером. У Джереми тоже случилась интрижка-другая, он понимает, он у нас без предрассудков, все-таки Война обрушила некие барьеры, викторианские штучки, если позволите (сказочка, выдуманная теми же шутниками, что изобрели знаменитый Поливинилхлоридный Плащ)… а это что еще такое, Роджер, он с тобой кокетничает? задрав веки обворожительными полумесяцами, наклоняется вперед (некрупный парняга, Роджер не ожидал), сжимая стакан, посасывая самую пошлую Трубку, какая только встречалась Роджеру, – вересковая копия головы Уинстона Черчилля вместо чашки, ни одной детали не упустили, даже

сигара во рту, а в сигаре просверлена дырочка, чтоб из нее курился дымок… старшинская пивная в Куксхафене, а раньше был склад военно-морского утиля, и одинокие солдатики грезят и пьют среди мореходного мусора, не на том же уровне, что нормальные уличные кафе, нет, кое-кто наверху в скошенных люках, или болтаются в «беседках», торчат в «вороньих гнездах», сидят над горьким пивом среди цепей, такелажа, поясов обшивки, чугунных фитингов. Ночь. На столах расставили фонари. Ночные барашки тихонько шуршат по гальке. Над озером вскрикивает припозднившаяся птица.

– А цап ли нас, Джереми, нас с тобой, – вот в чем ва-апрос… – Мехико изрекает эти пророчества – нередко весьма конфузные, как сегодня в Клубе на обеде, – с самого своего появления.

– Э-э, что

меня цап, старина? – Весь день этот старина.

– У тя никада… никада не было осчусчения, как будто че-т хочет тебя цап, Джереми?

– Цап. – Он пьян. Свихнулся. Нельзя подпускать его к Джессике ежу понятно эти математики они как гобоисты на мозги что ли действует…

Ага, но раз в месяц Джереми – даже Джереми – грезит во сне: о карточном долге… как всё прибывают и прибывают разные Сборщики Долгов… он не припоминает ни долга, ни кому проиграл, даже игры не помнит. За этими посланцами он чует большую организацию. Она почти никогда не договаривает угроз, чтоб Джереми сам додумал… и всякий раз в прорехе набухает ужас, кристальный ужас…

Хорошо, хорошо. На Джереми уже свалилось другое беспроигрышное испытание – в назначенном углу парка напрыгнули два безработных коверных в белом гриме и при параде и давай колошматить друг друга исполинскими (футов 7–8) пенорезиновыми пенисами – искусно вырезанными, естественных цветов. Фантастические эти фаллосы оказались удачным вложением средств. Роджер и матрос Будин (когда тот в городе) переплюнули концерты АЗМВ. И неплохо подзаработали: поглядеть, как лупят друг друга два паяца, по окраинам северных немецких деревень собираются толпы. Зернохранилища – пустые по большей части – выпирают над крышами там и сям, простирают деревянную висельную руку в предвечернее небо. Солдаты, гражданские и дети. Хохочут во все горло.