Рай и ад. Великая сага. Книга 3

Гус часто прикасался к шраму, но никогда не говорил ни о нем, ни о тех страшных днях на висковом ранчо. Уилла, хоть и не была специалистом в такого рода проблемах, исходя просто из здравого смысла, решила, что какое-то время на эту тему лучше с мальчиком не заговаривать.

Гус протянул чашку отцу. Вода была тепловатой.

– Угадай, что я видел сегодня на лесопилке, па?

– И что же?

– Большую белую птицу с ногами как палки. Вот такими длинными! Она стояла в воде, а потом улетела.

– Наверное, белая цапля.

– А знаешь, что я еще видел? Как какие-то птицы летели в ряд! Я насчитал пять. Первая делала вот так… – он взмахнул руками, – а остальные за ней повторяли. Когда первая переставала махать, другие тоже переставали. У них были смешные рты, большие такие. – Он выпятил губы. – Они полетели туда. – Мальчик показал в сторону моря.

– Наверное, коричневые пеликаны. Живут в верховьях реки. Тебе понравилось смотреть на них?

– Да, понравилось. – В голосе мальчика не слышалось и намека на удовольствие, как не было и тени улыбки на его красиво очерченных губах, всегда напоминавших Чарльзу об Августе Барклай.

Сколько же еще пройдет времени, прежде чем он оправится? – думал Чарльз. И оправится ли вообще?

– Я проголодался, – сообщил Гус и ушел.

Чарльз отвернулся от двери. Знакомое чувство вины охватило его, уже привычное, как боль в животе. Перед глазами снова появился шрам на лице сына. Это я допустил.

Он должен был во что бы то ни стало искупить свою вину. Мне придется дать ему что-нибудь получше, чем шрамы, когда он вырастет. Он не знал ничего более ценного, чем деньги. Самое простое возмещение отцовской любви и внимания, хотя их Гус тоже обязательно получит. Но конечно, одних денег недостаточно. Потому что никакие деньги не смогут залечить шрамы – как видимые, так и невидимые.

С наступлением темноты, когда лягушки и каролинские козодои начали свой вечерний концерт, в комнату зашла Уилла и села рядом с ним. Чарльз подкрутил фитиль лампы, чтобы лучше видеть ее лицо. Ее волосы сверкали, как белое золото.

– Я все еще ищу то место для нас обоих, – сказала она. – Мне все равно, где оно. Я поеду за тобой куда угодно.

– А как же театр? Ты ведь не хочешь его бросать?

Уилла вытерла муку с большого пальца.

– Не хочу, но брошу. – Она всмотрелась в Чарльза. – Постой… У тебя что-то на уме, выкладывай.

Чарльз осторожно сел в постели, положив подушку под плечи. В его курчавых волосах теперь блестело еще больше седины, но после того, как он сбрил бороду и усы, Уилла и Мадлен хором заявили, что он помолодел лет на десять.

– Я думал об этом как раз перед тем, когда Леандер разрезал меня и я вырубился. О Техасе. Мне нравится Техас. Воевать я научился, думаю, ковбоем тоже смогу стать.

– Ты хочешь сказать – разводить скот?

– Точно. Я мог бы построить для нас дом, завести стадо. Говядина всегда в цене. На восток отправляют все больше и больше коров.

– Я никогда не была в Техасе, – пробормотала Уилла.

– В каких-то местах это Богом забытый край, но в других он прекрасен.

– А где мы возьмем деньги? У меня сбережений не много.

– Я могу поработать на кого-нибудь, пока не научусь всему и не скоплю нужную сумму.

Уилла прижалась теплыми губами к его губам и поцеловала его.

– Тебе придется много накопить. Я хочу большой старый дом. Хочу, чтобы Гус рос вместе с братьями и сестрами.

– Так и будет, Уилла. – В его голосе наконец-то появилась живость. – Знаешь, я правда хочу разбогатеть. – (Чтобы заплатить за те шрамы.)

 – Мы бы могли поселиться рядом с каким-нибудь городом побольше, а потом, когда появятся деньги, я бы построил там театр. Твой собственный театр.

Уилла обняла его:

– Чарльз, какая прекрасная мечта! Я уверена, у тебя все получится!

Он смотрел на тени женщины и мальчика за приоткрытой дверью и слышал, как Гус о чем-то спрашивает Мадлен.

– Обещаю тебе, – сказал он.

Начало июня в прибрежных низинах. Даже еще более приятное и сияющее, чем помнила Эштон. Теплый воздух еще не наполнился удушающей влажностью середины лета. Чистое голубое небо навевало чувство покоя и блаженной неги.

Ландо со сверкающими лаком боковыми панелями было запряжено парой лошадей молочного цвета с белыми плюмажами, привязанными к оголовкам. Перед отъездом из Чарльстона Эштон потребовала, чтобы двое негров в поношенных ливреях сложили верх коляски.

Она сидела лицом к дороге. Пятна света и тени размеренно падали сквозь ветки деревьев на ее лицо. Ее темные глаза казались прозрачными. Окруженная картинами и запахами детства, она неожиданно для себя с трудом справлялась с приступами сентиментальности.

Напротив нее, совершенно равнодушный к чарующим пейзажам вокруг, сидел адвокат из Чарльстона Фейвор Херрингтон, которого ей рекомендовали, когда она сказала, что ей нужен человек, ставящий успех выше профессиональной этики.