– Несколькими путями, – заявляет он. – И наш сегодняшний разговор – один из них. Я хочу, чтобы Катя поняла меня, поняла мои мотивы. Что касается остального, то я вместе с юристами своей компании подготовил несколько документов, реабилитирующих Катю. У нее будет более чем достаточно доказательств своей непричастности к краху «Терндейла».
Я проглатываю еще две таблетки аспирина, запивая их остатками кофе. Мне приходит в голову, что положение Андрея ничуть не хуже, чем я предполагал, а Катино, похоже, что и получше.
– Значит, вы выменяли у русских бесценную коллекцию украденных картин на пачку ничего не стоящих акций, – кисло говорю я. – Прекрасный ход. Разумеется, теперь за вами будет гоняться не только инспекция, жаждущая засадить вас в тюрьму, но и русские, желающие снять с вас мерку для тесной деревянной квартирки.
– Великие люди оставляют за собой следы великими деяниями, – с явным удовлетворением произносит Уильям. – А великие деяния редко удаются без риска.
– Вот уж не знал, что мошенничество, оказывается, считается великим деянием. Возможно, вы перепутали след с пятном, – ровно говорю я.
– Вы здесь для того, чтобы слушать, – резко заявляет он, и его великосветские манеры неожиданно исчезают. – Если же вы хотите поговорить, то я прикажу Эрлу вызвать полицию.
Я молча смотрю на него, жалея, что не в состоянии сейчас задать ему такую же хорошую взбучку, какую Эрл задал мне накануне.
– Еще в молодости я решил, что дело всей моей жизни – собрать не имеющую аналогов коллекцию живописи, коллекцию, которая даст мне возможность основать захватывающий личный музей, по примеру Фрика
[31]или Гарднер. [32]И один раз я уже почти достиг своей цели, но коллекция выскользнула у меня из рук. Я постепенно свыкся с мыслью, что моим наследием останется «Терндейл и компания». Кража, совершенная Андреем, стала неожиданным и подлым ударом. Но затем, как раз когда все казалось хуже некуда, удача улыбнулась мне, и возможность, упущенная мною в юности, вновь предстала передо мной. «Терндейл и компания» погибнет, но «Терндейл-хаус» – мой музей – будет жить.– Насколько я помню, картины из коллекции Линца были украдены, – отмечаю я, начиная сомневаться в его психическом здоровье. – Вы не думаете, что для «Терндейл-хаус» это может превратиться в большую проблему? Скажем, через шестьдесят минут после того, как вы откроете парадные двери?
– Прекрасное замечание, – говорит Уильям, соединяя кончики пальцев. – Давайте посмотрим на мое положение со стороны логики, согласны? Американское правительство захочет предъявить мне обвинение в спекуляции акциями, русские начнут охотиться за моей головой, и – как вы изволили отметить – необъятное количество физических лиц, не говоря уже о правительствах стран Западной Европы, подадут иски против «Терндейл-хаус» с требованием вернуть их произведения искусства. А есть ведь еще израильтяне, которые всюду суют свой нос. И мне понадобится защита от них ото всех. Что бы вы сделали на моем месте?
– Застрелился.
– Не будьте таким легкомысленным, – отрезает Терндейл. – Попробуйте еще разок.
– Я вовсе не шутил. Это лучшее из того, что приходит мне в голову.
– Вы меня ужасно разочаровали. С таким же успехом я мог бы говорить с Эрлом, с той лишь разницей, что он бы предложил застрелить кого-нибудь другого. Назовите мне заинтересованную страну, которая не боится сказать «нет» Америке.
У меня на это уходит секунда.
– Франция, – отвечаю я, заинтригованный помимо своего желания.
– Именно, – говорит Уильям и снова награждает меня этим своим подмигиванием, как у ящерицы. – Если обстоятельства вынуждают вас выбрать партнера, необходимо удостовериться, что ваши интересы совпадают. Подумайте, каким соблазнительным для галльского ума было мое предложение: ведь они могли одновременно вернуть себе потерянные произведения искусства, получить контроль над собственностью соседей и натянуть нос Соединенным Штатам. Тройная выгода, с их точки зрения. Переговоры были молниеносными. Они даже предложили наградить меня Орденом Почетного легиона. Неофициально, разумеется. Как будто мне нужна медаль от нации жирных трусов.
– Международный прессинг будет огромным, – говорю я, захваченный его фантазией.