Распутин

- И знаете, какая мысль тревожит меня? - помолчав, продолжал Евдоким Яковлевич. - Вот вас все смущает дяденька Яфим. И правильно. Ведь никому из нас не придет в голову поставить дяденьку Яфима редактором «Русских ведомостей», директором Собинской мануфактуры, министром финансов, начальником железной дороги. Но мы даем ему в руки избирательный бюллетень, то есть неограниченную доверенность на управление колоссальнейшей страной, в которой тысячи газет, тысячи фабрик, тысячи железных дорог... Как же может он с таким явно непосильным делом управиться? Ведь делается чушь... А сколько лет мы чуши этой из всех сил добивались... сколько людей из-за нее погибло... И не понимаю, где же раньше глаза у нас были...

- Все так, милый друг... - вздохнул Сергей Терентьевич. - И я предупреждал вас - помните? - достаточно... Но теперь каша заварена - хочешь не хочешь, а надо ее расхлебывать... О-хо-хо... Вот и Иваньково...

Мужики были уже в сборе, когда приятели подъехали к просторному дому старосты, около которого собрался народ. Встретили Сергея Терентьевича мужики довольно сдержанно: с одной стороны, они невольно уважали его за то, что он хороший, тверёзый хозяин и письменный человек, к которому даже господа из города ездят, а с другой, глухие слухи, что он передался каким-то, пес их знает, кадетам, что он исповедует какую-то голстову веру, которую сам Синод по всем церквам проклял, смущали их. И на Евдокима Яковлевича тоже покашивались: штаны тпруа, в очках, в газетах, бают, что-то там все пишет - несурьезно...

- Ну, земляки, не будем терять золотого времени... - обратился к крестьянам Сергей Терентьевич, поздоровавшись с наиболее знакомыми за руку. - О чем вы желали спросить меня?

- Да обо всем... - раздались голоса. - Какие теперь порядки уставлять нам надо и все протчее... Нет, главная вещь, ты нам насчет этих самых социалистов расскажи: куды это они гнут и есть ли нам расчет с ними заодно идти... Да, да... Эти крепко на народ напирают. Надо дело разобрать толком, а то в такую кашу, может, попадешь, что и не вылезешь...

- Погодь, ребята, маненько... - остановил толпу маленького роста, с красными слезящимися глазками старик. - Вот у нас авчерас какой случай в Рыбкине вышел. Может, Терентьич растолкует...

- Ну? - обратилась к нему толпа.

- Ну приехали к нам из города два хахаля каких-то, то ли матросы эти самые, то ли еще какие... Да... - начал старик обстоятельно. – Ну велели это согнать народ и давай нас всех сомучать: подпишись да подпишись под Марью Спиридонову... Ну мужики уперлись: что это за мода такая, чтобы под бабу подписываться? Неужли уж на Расее ни одного мужика умного не осталось? Какая, дескать, это такая ваша Марья Спиридонова? Рассказывай давай... Ну, те вытащили из-за пазухи гумагу эдакую и давай вычитывать по ней, что, дескать, габернатура одного устукала и за то царь в Сибирь ее угнал, за бугры... А теперь вот, дескать, ослобонилась и за мужиков уж постоит без обману. Кы-ык услыхали все, что из каторжных, кы-ык все заорут: на кой нам черт их, сволоту эту? И так уж от каторжного отродья житья никакого не стало... К черту! Те было туды и сюды, ну мужики как один уперлись: не будем подписываться под каторжных и шабаш... Ну так ни с чем те и уехали... А как уехали, братец ты мой, они, и взяло мужиков сумление: гоже ли это мы сделали, что прогнали их? Не вышло бы чего? Вот прослышал я от мнука, что Терентьич у вас седни будет, и прибежал удостовериться...

- Насчет чего? - спросил Сергей Терентьевич.

- А вот насчет того, что прогнали мы городских. Как, не будет нам ответу по этому делу? Не притянут?

- Нет... - отвечал Сергей Терентьевич, и сердце его сжалось. - Теперь всякий может предлагать к выборам кого хочет...

- Что же - кого хочет? - раздались голоса. - Эдак охальники найдутся, вон мово пегого кобеля выбирать заставят... Один каторжника, другой девку какую-то... Ежели дело начинать, так уж надо сурьезно чтобы, потрафлять, как в аптеке...

Евдоким Яковлевич усиленно курил. Сергея Терентьевича охватило знакомое ему чувство бессилия: как пробить эту тысячелетнюю толщу невежества? Как разъяснить им важное дело? Ведь нельзя же, в самом деле, оставить так народ на произвол тяжкой судьбы его и всяких проходимцев...

Беседа зашла о социализме. Сергей Терентьевич, отлично зная, что если что есть окшинскому мужику в жизни чуждое, то это как раз социализм, тем не менее добросовестно и обстоятельно стал излагать основные положения социализма: если не будет толка от этой бесплодной проповеди, то, несомненно, будет живой материал для характеристики всероссийского дяди Яфима. Евдоким Яковлевич внимательно слушал своего друга и в сотый раз поражался ему и жгуче завидовал: образно и понятно, простым и красивым народным языком, без единого иностранного слова тот как на ладони поднес мужикам сущность социализма. «Эх, кабы вот уметь писать так!» - думал Евдоким Яковлевич, ненавидевший газетно-журнально-интеллигентский жаргон и все же невольно на этом жаргоне писавший.