Распутин

- Только и всего? - спросил Евгений Иванович, отлично про себя зная, что другого ничего и не бывает.

- Только и всего... - сказал граф. - Хотя, чтобы быть точнее и в учете сил жизни не ошибиться, надо принять во внимание совсем неотмеченный новый фактор: и в массы проник теперь скептицизм, и в массе люди покрупнее стали думать не по указке, разрешенной правительством или рабочими вождями, а самостоятельно. И до любопытных вещей иногда договариваются. Мне посчастливилось несколько раз встречаться с Григорием Ефимовичем Распутиным - вот один из очень ярких образчиков Неверов из народа...

- Да какой же он невер? - спросил Евгений Иванович. - Он все насчет божественного больше действовал...

- Это был скептик подлинной марки, который сомневался во всем, а в том числе и в собственных утверждениях... - сказал граф. - А отсюда - широкая терпимость к отрицаемому. И он отвергал не только батюшек с их дряхлыми текстами, он шел много глубже. Вот только на днях моя сестра рассказала мне о нем прелюбопытный факт. Позвали его как-то в одну очень аристократическую семью, где был тяжело болен единственный ребенок: авось поможет... И вдруг Григорий Ефимович уперся: не хочу... «Что такое, в чем дело?» - «Не люблю я помогать ребятам... - сказал он. - Жизнь-то его, может, и спасешь, а из него потом, может, разбойник какой выйдет али еще что похуже. Возьмешь ли на душу его грехи?» Если расшифровать эти его слова, то получится уже сомнение в самом добре и зле. Их относительность тут твердо установлена. И я раз деликатно посоветовал ему не так уж крепко напирать на «Cordon rouge[104]», а он с большим чувством сказал мне: «Дума меня заедает, потому и пью... Думать боюсь, думать не хочу...»

- Это чрезвычайно интересно... - сказал Евгений Иванович, - И как странна наша жизнь!.. - вдруг задумчиво усмехнулся он. - Вот мы, двое русских, никогда раньше друг друга не знавшие, встречаемся в глуши баварских Альп и разговариваем о полуграмотном тобольском мужике и видим, что и он болел какою-то темною болью века...

Настя внесла в уютную столовую начищенный на удивление самовар и позвала Елену Петровну.

- Милости просим... - пригласила та графа, поздоровавшись с ним.

- Благодарю... С величайшим удовольствием... - отвечал граф. - Давненько не видал я самовара...

- Это наша Настя от самого Иркутска через Владивосток его сюда притащила... - сказала Елена Петровна. - Сколько раз, когда приходилось особенно туго, уговаривала я ее бросить его, не затруднять так себя лишним багажом, ненужною, в сущности, вещью, но она настояла на своем. А теперь, действительно, очень приятно... Садитесь, пожалуйста...

Граф отодвинул стул и вдруг засмеялся.

- Это что такое? - воскликнул он, поднимая кончиками пальцев со стула весь выпачканный в грязи детский башмачок.

- Ах, это башмак Тата... - сказала хозяйка. - Надо было отнести его к сапожнику в починку, и вот бросили тут и забыли...

Евгений Иванович опустил глаза и незаметно вздохнул. Но справился с собой и посмотрел на жену. Как она поседела, как исхудала, какие у нее тревожные глаза: за детей, за их будущее все боится... И стало жалко ее... Он, смеясь, взял у графа башмачок и вынес его в коридор...

- А где же наш Николай Николаевич? - спросил граф.

- Он с детьми в саду что-то устраивает... - отвечала Елена Петровна. - Да вот они...

В столовую вошли, смеясь, Николай Николаевич и дети.

- Ну что, кончили о политике? Что? - спросил Николай Николаевич. - А мы на лугу мертвого крота нашли и сейчас торжественно похоронили его в саду и даже памятник поставили... Что? Дети были публикой, а я - военным оркестром...

- Aber um Gottes willen[105]! - вдруг воскликнула заметно подросшая Наташа, схватившаяся за местную газетку, которую Настя внесла вместе с самоваром. - Папочка, а доллар-то как опять поднялся! Ужас! А фунты!

Все засмеялись.

- А разве у тебя есть доллары? - шутя спросил граф.

- У меня нет, а вот у Николая Николаевича есть... - отвечала девочка.- И у многих наших школьников валюта есть: у кого доллары, кто франки имеет, а кто стал покупать теперь леи: надеются, что леи пойдут в гору...

- Вполне основательно... - сказал граф. - У леи есть будущее... Евгений Иванович вспомнил свои кубанские мечты о здоровой немецкой школе и тихонько вздохнул...

Вскоре после чая Николай Николаевич опять куда-то незаметно исчез, а граф, уговорившись с Евгением Ивановичем относительно поездки к принцу, стал прощаться.

- Только вы уж сделайте милость, проводите меня до дороги... - сказал он. - А то я, пожалуй, запутаюсь...

- Конечно, конечно...

Они вышли. Были тихие сумерки. Горы потемнели, и жидко горела над одной из вершин Венера. Тишина была полная. Но смутно и тревожно было на душе Евгения Ивановича. Граф на ходу много рассказывал о Распутине, и Евгений Иванович внимательно слушал, а потом опять зашел разговор на ту же тему, что всю жизнь окутали сумерки, что не видно путей, что все маяки потухли.

И уже подходя к К., граф вдруг остановился и проговорил:

- Вы не обижайтесь, но вы удивительно напоминаете мне временами... Распутина...