Распутин (др.издание)

Скоро они шагали уже по грязной и унылой улице к околице. Вокруг них теснились беспорядочно разбросанные сакли, а над саклями громоздились высокие белые вершины гор, вкруг которых клубились седые угрюмые тучи, и отсюда, из сравнительно теплого ущелья, чувствовалось, как там, на высоте, должно было быть холодно. У дороги валялись обглоданные лошадьми за ночь деревья. Несколько солдат,переругиваясь от нечего делать, пилили их на дрова. Они злобно косились на сестру и молодого стройного офицера и грязно ругались низкими голосами.

— Опять повела, такая-растакая…

— Тоже свою службу престол-отечеству сполняет… — осклабился рыжий Мишутка Шершаков, орловец. — Вот бы мне на ночку такую-то… Гы — гы-гы…

— Ты вон лутче ослиху у Петрова попроси…

— Я те дам ослиху… — обозлился вдруг Петров, белобрысый солдат с гнилыми зубами и нехорошими глазами. — Мать твоя ослиха.

Молодым людям не говорилось. Жизнь их зашла в какой-то грязный и скучный тупик, и было тоскливо. А как бы можно было жить, если бы не эта дурацкая война! И вставало в памяти прошлое, и казалось оно ярким, милым, но далеким сном. И дохлая, уже раздувшаяся и объеденная местами шакалами лошадь белым оскалом зубов своих точно смеялась над ними…

Они вышли уже за деревню и вошли в небольшой, но густой перелесок. Тут, в защите, было теплее. Ирина Алексеевна молча взяла его под руку и шла рядом, потупившись, красивая, но далекая. И прелестно вились вокруг маленького розового уха золотистые волосики. Сердце Вани тяжело забилось, и он вдруг нагнулся к девушке и поцеловал ее в шею за ухом. Она зарумянилась и подняла к нему свое красивое лицо для поцелуя. У него потемнело в глазах, и он очнулся уже в лесной чаще на пахучей, уже слежавшейся на сырой земле листве чинар. Ирина Алексеевна стыдливо приводила себя в порядок, и на ее взволнованном, разгоревшемся лице снова появилось это ее странное выражение: не звенит ли вдали колокольчик? Не спешит ли кто таинственный к ней с радостной вестью?

Смеркалось. Тихо шли они к деревне. А в другую сторону из деревни выползала сменная рота в окопы. Володя с Клушенцовым шли рядом, то и дело оскользаясь на острых влажных камнях горной тропы, которая зигзагами уходила в седые тучи. И как только обогнули они гору, так им открылся сумрачный вид на большое село, где был еще неприятель. Большая стая ворон, борясь с ветром, кружилась над острым минаретом. И вдруг там, по сю сторону села, бойко пыхнул легкий дымок, тотчас же послышался над головою знакомый тугой свист, и неподалеку слева, поднимая камни и землю, разорвалась граната, и уже потом послышался и раскатился по ущельям орудийный выстрел…

Что это сегодня их разобрало? — удивился Клушенцов. — Раньше они такими пустяками не занимались… Держись пока за скалами, ребята, — крикнул он солдатам, — а там, если он эти глупости не бросит, мы сочиним вот какую комбинацию…

Тугой свист, взрыв, и Григорий Иванович, нелепо изогнувшись назад и беспомощно вскинув руками, с головой, развороченной вдребезги осколком снаряда, навзничь упал на землю, а Володя, оглушенный, сделав несколько неверных шагов вперед, упал вдруг на руки и с удивлением огляделся вокруг: дальнее село с белым минаретом странно качалось, жутко качались в дымном небе горы, и все вдруг куда-то повалилось, и ничего не осталось…

XIX

СЕМЬ МАГИЧЕСКИХ БУКВ

Тихий, серенький, совсем захолустный Могилев. Вокруг города мягкие, милые картины верхнего Приднепровья: холмы, леса, тихие воды и серенькие деревеньки с полудиким молчаливым населением. И в этом, от всего удаленном уголке мира жизнь шла день да ночь сутки прочь, простая, сонная, тихая, почти без всяких происшествий. Но вот судьбе было угодно, точно на смех, сделать тихий городок этот одним из важнейших центров Российской империи, на который были нетерпеливо обращены миллионы взглядов со всех концов необъятной Руси: волею государя императора впереди отступающих армий сюда была перенесена Ставка Верховного Главнокомандующего, то есть то учреждение, которое в данном случае было будто бы мозгом всей многомиллионной российской армии…