Распутин (др.издание)

— Ишь, сколько вас тут, рабов Божиих, собралось… — любовно проговорил он, обводя глазами освещенные лица сектантов с яркими звездочками от костра в глазах. — Ну что же, давай и мы сядем…

— Ты бы снял, голубь, сумочку-то свою… — сказал дед Матвей, коренастый, седой, похожий отдаленно на Сократа. — Оно способнее будет…

— Я николи ее не снимаю… — отвечал странник ласково.

— О? Что же, зарок, что ли, дал какой али что?

— Зарок не зарок, — ласково отвечал странник, движением плеч поправляя мешок за плечами. — Ну только я николи ее не снимаю, чтобы самому помнить и чтобы люди не забывали, что все мы Божьи страннички: кто еще от дому по хозяйскому делу идет, а кто и домой уж ворочается. А то снимешь, забудешься, ан, глядь, оно и неловко выходит…

Все переглянулись.

— А что же у тебя, родимый, дом где есть, сродственники? — опять спросил старый Матвей.

— Есть, дедушка, как не быть… — задушевно отвечал прохожий. — Дом мой богатеющий, а сродственникам и числа нету. Дом мой — мир Божий, люди добрые, звери лесные, пташки небесные, букашки всякие, травы да цветы — мои сродственники… У, я богатей!

Опять что-то точно светлое пробежало по лицам и отразилось даже в угрюмых глазах Федора, только что после тяжелого ранения выписавшегося из госпиталя на поправку. Женщины молча и умиленно смотрели на странника.

— Добрые твои слова, родимый… — сказал дед Матвей. — Ну, а ежели по-мирскому-то понимать, так живешь где своим домком?

— Нет, старичок, не живу… — отвечал тот, заглядевшись в огонь. — Потому сказано: кто любит отца или мать, сына или дочь более нежели меня, недостоин меня, и кто не берет креста моего и не следует за мною, недостоин меня. Я все оставил для его и по слову его получил во сто крат…

— Так, значит, вот и ходишь и проповедуешь слово Божие по свету белому?

— И хожу, и проповедую тем, кто слушать хочет… — отвечал странник. — А не хотят — дальше иду. Там посидишь, на цветики степные полюбуешься, там пташек послушаешь, как они хвалу творцу воздают, там с добрым человеком о правде Божией поговоришь, а потом опять идешь себе и идешь…

— А кормишься чем? — спросил хозяйственный и благообразный, в чистой поддевке Абрам.

— А чем Бог даст… — посмотрев на него через огонь, отвечал странник. — Разложу огонек, котелок поставлю, крупки подброшу, грибков да и ем во славу Божию, а хлебца у добрых людей попросишь… Дадут — хорошо, потому что любовь в людях есть, а не дадут, тоже хорошо, ежели ты на них за это обиды не возымеешь и с любовью Господа за испытание возблагодаришь… Все хорошо, во всем мед душевный человек обрести может…

— Вот ты про правду Божию помянул, а в чем, по-твоему, она? — сказал опять дедушка Матвей.

— В любови… — отвечал странник. — Вся правда в любови… Люди вот собрались с тобой побеседовать, их люби, звездочки над тобой теплятся, звездочки люби, огонек горит да тебя греет — огонек люби. Всех люби, все люби… А не можешь ежели любить кого, так, значит, солнышко в сердце твоем еще не взошло. А как взойдет оно, так и видно тебе будет, что все ровные, всем тяжело, всех жалеть надо. Вон вы, слышал я, все про слуг антихристовых толкуете, да сердце на них имеете — ох, неладно это, ох, не по-Божьи! Этих-то и надо жалеть пуще всего, потому что несчастнее их, может, нет твари на земле. У тебя, скажем, на душе мир светлый да любовь, а у него мука мученическая, злоба, тьма неизбывная… Не забывайте, ох, не забывайте, что про мытаря и фарисея сказано ^{167}— великий в том для нам смысел и указание!

— Это так, жить по любови… — задумчиво проговорил смуглый и худой Илья, опираясь на костыли: левая нога у него была отрезана вся целиком. — А как вот того добиться, чтобы в этой любови жить твердо, без фальши всякой, постоянно? Все понимаем, что любовь, а на деле, глядишь, вот хоть меня взять, и сдрефил…

— Да у вас так и быть должно… — сказал странник.

Все встрепенулись: как так?!

— А так… Потому за земное вы крепко цепляетесь, забываете, что странники все мы, что набирать нам с собой добра всякого не надобно, а только сумочку вот одну разве, что на сегодняшний день надобно… А то и моль, и ржа, и воры, и слуги антихристовы — какая уж тут любовь? Вон давеча огонек разложить побоялись, вроде Петра, от Христа отреклись. А почему? За земное крепко держитесь. Я ведь и раньше не раз бывал у таких, как вы, — и среди хохлов немало их, и около гор капкацких, везде есть. Добрые люди, говорить нечего, а все же до точки настоящей не дошли…

— А в чем же точка-то? — спросил Илья.

— А в том, чтобы ни к чему земному сердце не привязывать, — отвечал странник мягко, — ибо сказано: где сокровище ваше, там и сердце ваше… Что Христос богатому-то юноше сказал? Раздай все! Не то, что брось дворцы свои роскошные да слуг, а оставь себе избу да коров пару, нет, брось все, тогда только и войдешь ты в жизнь вечную, тогда только и откроется тебе слобода настоящая да любовь… Человек вольным рожден.

— Ну, а кто же тебе хлебца-то подаст, когда все все побросают? — заметил настойчиво хозяйственный Абрам.

Странник опять пытливо посмотрел на него.