Распутин (др.издание)

Мелодия, простая и суровая, на один голос, отдаленно напоминающая церковные песнопения, поднималась в осеннее небо и точно возносила туда с собой хотя временно порвавшие земные путы души этих людей. Они совершенно не замечали ничего вокруг себя, они горели и рвались вперед на какой-то и им совершенно еще неизвестный подвиг. Впереди всех легкой и ловкой походкой шел дед Матвей, похожий на Сократа, и на лице его было выражение светлой радости. За ним двое молодых парней везли на тележке безногого Илью с его костылями, которому было бы трудно дойти до села. Илья держал кверху ногами икону Николая Угодника — не на смех, а так, по недосмотру. Другие несли иконы, держа их за углы и небрежно помахивали ими, третьи — за плечами, продев выдернутую из плетня палку в железное кольцо киота. До сих пор многие из сектантов, чтобы избежать преследований, имели еще в избах иконы — теперь они решились отказаться от этой последней лжи и открыто исповедать свою веру. Сбоку, погруженный в какую-то думу, идет старый Никита, а рядом с ними бодро мелкими легкими шажками идет чудный странник, и его кроткие глазки и вся фигура говорят, что ему и теперь, как и всегда, хорошо на свете и что ничего он не боится. За Никитой торопится больная Ольга — она особенно ярко вспоминает теперь своего томящегося в тюрьме Кузьму и все время плачет и от горя, и от умиления. А дальше мужики, и бабы, и дети, и старухи, и подростки с горящими глазами, с возбужденными лицами идут нестройно и поют горячими голосами:

Очисти дом сей для молитвы,Чтобы в нем Богу пребывать,Чтобы в гробах спящих мертвыхНа суд любви мог призывать!

Они вошли в Ольховку. Из изб высыпал народ.

— Христос воскрес, братья! — кричали всем сектанты; — Христос воскрес!

Пораженные необычайным зрелищем, православные недовольно с недоверием смотрели на сектантов. Они не любили их — и за новшества дерзкие в вере отеческой, а отчасти и за их дружную чистую жизнь и за их достаток.

— Ишь, богов-то как несут! — сказал кто-то вполголоса злобно. — Что разделывают…

— Христос воскрес! — кричали радостно сектанты. — Христос воскрес!

Из крайней избы, черной, маленькой, ушедшей боком в землю, поправляя платок, выбежала молодая, босая, бедно одетая женщина, посмотрела на сектантов и опять скрылась в избу. Чрез минуту она снова показалась на улице, но уже с ребенком на руках. Следом за ней торопливо шел пожилой мужчина в лаптях с иконой в руках, и оба присоединились к толпе, встретившей их радостными кликами: Христос воскрес! Эта женщина, еще девушкой, восторженно религиозная, вышла замуж за одного из сектантов — конечно, не венчаясь. Чтобы прекратить соблазн,

местный священник из села Хороброва отец Борис, боровшийся с сектантством с каким-то даже бешенством, настоял, чтобы полиция, придумав какой-то предлог, упрятала ее мужа в острог, а ее истязаниями и запугиваниями принудили отказаться от мужа и насильно выдали замуж уже по-настоящему, по закону — у нее был уже ребенок — за одного захудалого пьянчужку из Ольховки. Сперва новый муж жестоко бил ее за то, что она не хотела стать его женой, а потом потихоньку незаметно он покорился ей, стал слушать ее, покаялся, перестал требовать от нее сожительства и позволил ей у себя ждать времени, когда можно ей будет воротиться к первому ее мужу. И она сделала из него нового человека и вот привела его к малому стаду Христову.

— Братья, а где же брат Абрам? — вдруг воскликнул кто-то.

Брат Абрам исчез: убоялся. Это открытие не только не ослабило духа толпы, но наоборот, еще более разожгло ее настроение, еще более страстно захотелось всем теперь засвидетельствовать свою верность Христу…

Справа на холмике высился старый выветрившийся столб с безголовым металлическим орлом — здесь проходила граница губернии.

— Вали мету антихристову, братья! — крикнул кто-то. — Незачем разделять людей!

— Вали, вали! — восторженно поддержала толпа. — Не надо нам никаких перегородок! Все — братья… Вали!

Несколько человек подбежали к столбу и налегли на него. Другие с криками: «Не надо перегородок! Пусть все заодно будут! Пусть все будет обчее!» — торопливо разбирали жердяные прясла, отделявшие церковный лесок от крестьянских полей. Столб медленно накренялся набок.

— Вали его! Вали!

Столб тяжело рухнул и, нескладно переваливаясь, при радостном уханье толпы покатился вниз.

Ты мой! Не бойся ничего! —

еще страстнее зазвенел чей-то голос, —

Хотя бы мир поднялся целый, —

подхватил хор, —

И все свои направил стрелыВ слугу спасенья моего!Не бойся ничего: ты — мой!

На околице Хороброва остановились, не зная, куда повернуть: налево селом, на широкой улице которого уже шумел пестрый базар, или направо прямо на погост, к церкви, где еще шла обедня.

— Селом, селом! — послышались возбужденные голоса. — К мамону!.. А оттуда к попам…