Распутин. Вера, власть и закат Романовых

Возможно, Алексий был недоволен своим переводом в Тобольск – наказанием Синода за то, что в бытность его епископом Псковским у него была любовница (школьная учительница Елизавета Кошева), и, возможно, за защиту группы сторонников умершего Иоанна Кронштадтского. Распутин мог узнать обо всем этом от сына Алексия, Леонида Молчанова, секретаря псковского суда. Леонид проезжал через Покровское в июле 1912 года по дороге в Тобольск к отцу. Узнав это, Распутин получил на руки все козыри, чтобы очистить свое имя. Он поехал к Алексию в Тобольск и предложил ему сделку: епископ прекращает расследование, а он устроит так, чтобы Алексия перевели из холодной Сибири (в этом климате у епископа обострился нефрит) на теплый юг. И действительно, в октябре 1913 года царь назначил Алексия экзархом Грузии – четвертый по значимости пост в Русской православной церкви, – повысил его статус до архиепископа и сделал его членом Святейшего синода. Ходили слухи о том, что всего этого добился именно Распутин. Так считал сын Алексия, хотя сам Распутин на страницах «Петербургской газеты» в октябре 1913 года это отрицал. Обер-прокурор Саблер считал, что слухи о роли Распутина в повышении Алексия были справедливы¹⁸

. Сегодня невозможно доказать ни то ни другое, хотя все это относится, скорее, к сфере сплетен, чем к фактам. Забавно, что об этом говорил Саблер, которого самого считали ставленником Распутина.

Возможно, Алексий и Распутин нашли общий язык. Оба считали себя жертвами неких сил внутри церкви, поэтому у них были все основания поддерживать и защищать друг друга. В марте 1913 года Алексий назначил своего брата Николая Молчанова священником в Покровское, а один из дьяконов той же церкви, Владимир Селивановский, был мужем племянницы Алексия¹⁹

. Сознательно ли Алексий назначал «своих» людей в Покровское, чтобы защитить Распутина? Вполне возможно, хотя и другие священники этой церкви в 1912 году не говорили о Распутине ничего плохого. Так что особой необходимости в этом не было.

В Государственном историческом архиве в Санкт-Петербурге хранилось любопытное письмо (не замеченное другими биографами Распутина) некоего Якова Афанасьева, секретаря Тобольской консистории, Виктору Яцкевичу, начальнику канцелярии обер-прокурора Синода. Письмо написано 8 ноября 1912 года. Очень осторожно, намеками Афанасьев сообщает Яцкевичу, что Алексий свернул расследование дела Распутина в спешке и не должным образом, не доказав абсолютной невиновности Распутина. Он не уверен, известно ли это обер-прокурору, и спрашивает, что ему делать: ничего не говорить и, возможно, вызвать гнев обер-прокурора или передать информацию – и тогда вызвать гнев своего непосредственного начальника, епископа Алексия? Письмо свое Афанасьев заканчивает просьбой сохранить его в тайне. Похоже, Афанасьеву было нечего бояться, поскольку в следующем месяце обер-прокурор лично ответил, что ему уже все известно об Алексии и окончательном решении консистории и что результатом он полностью удовлетворен²⁰

.

Кроме того, мы можем опереться на мнение Владимира Бонч-Бруевича, ведущего специалиста по русскому сектантству. Гучков предложил пригласить Бонч-Бруевича, чтобы тот побеседовал с Распутиным и высказал свое мнение. Знакомство организовала баронесса Варвара Икскуль фон Гильденбанд, в доме которой Бонч-Бруевич впервые увидел Распутина. Они несколько раз беседовали на самые разные темы – и в присутствии других людей, и наедине. После долгих часов тщательных размышлений Бонч-Бруевич сделал вывод о том, что Распутин – истинный православный христианин, а вовсе не сектант и уж точно не хлыст. Свое мнение он высказал ряду членов партии октябристов. Бонч-Бруевич любил рассказывать историю о том, что, когда Распутин пришел к нему домой, он неожиданно вперил взгляд в большой портрет на стене. «А кто это? Скажи, кто это? […] Ну и человек!.. Ах ты, Боже мой! Самсон, друг ты мой, вот он Самсон-то где… Познакомь меня с ним? Кто это? Где он живет? Поедем сейчас к нему. Вот за кем народ полками идти должен». Смущенный Бонч-Бруевич объяснил, что это Карл Маркс, давно умерший знаменитый философ. Было совершенно ясно, что Распутин впервые слышит это имя²¹

.

Но не все были готовы принять профессиональную оценку Бонч-Бруевича. Позже Гучков утверждал, что большевик Бонч-Бруевич сознательно ввел всех в заблуждение, поскольку знал, какую ценность Распутин представляет для революционного движения²². Мысль, конечно, интересная, но маловероятная.