Рассказ дочери. 18 лет я была узницей своего отца

Вторая «Венгерская рапсодия» Листа является для меня священным воспоминанием. Мадам Декомб подарила мне ее давным-давно со словами: «Вот ради чего ты трудишься. Однажды мы поработаем над ней вместе». Когда мне грустно, стоит лишь подумать об этих нотах – и у меня хватает духу держаться. Словно она говорит мне, что другая жизнь возможна, и я не обречена оставаться здесь вечно.

Не знаю, почему мне приходит в голову обратиться к Мирей, жене Ива. На самом деле ей не разрешается со мной разговаривать, и она рискует быть избитой своим скорым на расправу мужем. Но я все равно незаметно передаю ей маленькую записку, в которой прошу раздобыть для меня клейкую ленту. В доме такой нет, но у Ива она есть, я видела, как он подклеивал ею ноты. Мирей удается тайком сунуть мне бобину ленты.

От ее доброты у меня заходится сердце. Однако, по-прежнему тревожась, я прошу ее не говорить об этом никому. Она прикладывает к губам палец и шепчет:

– Не волнуйся, я понимаю.

Той ночью я склеиваю свою драгоценную «Рапсодию», кусочек за кусочком, как пазл. Закончив, я прячу ее в сборнике этюдов Черни. Ив их терпеть не может, так что невелик риск, что он когда-нибудь их откроет.

Мне уже десять лет, и я отваживаюсь делать вещи, о которых всего пару месяцев назад мне и не мечталось. По ночам, к примеру, хоть мне и по-прежнему не разрешается выходить из спальни, я встаю и иду на «прогулку» по дому. Это прогулки не ради удовольствия: я получаю синяки, ударяясь о стены, но надеюсь, что мне удается наставить пару синяков и этому проклятому дому. Я ненавижу его и хочу, чтобы он знал, что́ я чувствую.

Мне уже десять лет, и я отваживаюсь делать вещи, о которых всего пару месяцев назад мне и не мечталось. По ночам, к примеру, хоть мне и по-прежнему не разрешается выходить из спальни, я встаю и иду на «прогулку» по дому.

Совершаю я и худшие проступки. Когда по ночам не слишком холодно, я поднимаю жалюзи – со всяческими предосторожностями, чтобы они не скрипнули. Вылезаю через окно и спрыгиваю на крышу веранды. Оттуда я могу соскользнуть на крышу конуры и на землю. После всех тех лет, когда отец заставлял меня ходить по ночам по саду, я без труда нахожу дорогу в темноте.

Хотя мне по-прежнему страшновато, страх вскоре перевешивает радость быть свободной. Линда подбегает поздороваться со мной, и мы вместе идем искать Перисо, который спит стоя возле курятника. Конюшни он обычно избегает, потому что очень боится оказаться запертым. Но когда пони видит нас на одной из этих ночных прогулок, он направляется к конюшне по собственному желанию и ложится на солому. Тогда мы с Линдой можем вдвоем угнездиться у его брюха и урвать пару минут ничем не омраченного счастья.

Я беспокоюсь насчет частых наказаний Перисо за то, что он отказывается пить неразбавленный «Рикар» или кусает Раймона: его запирают между внешней дверью конюшни и зелеными воротцами внутри ее. Я ненавижу это узкое пространство: именно здесь Раймон любит притаиться, дожидаясь, когда хочет поймать меня. Перисо стоит там, заключенный в темноте, иногда по трое суток подряд.

Отец по-прежнему настаивает, что пони должен «стричь» траву в разных местах, в частности перед скамейкой рядом с верандой. Если он не пасется на этих участках, то навлекает на себя новые наказания. Прежде чем снова забраться в свою комнату, я делаю крюк к лужайке и срезаю траву вокруг скамейки ножницами из конюшни, по одной охапке за раз. Отец каждый день придирчиво разглядывает траву и кажется удовлетворенным. Он верит, что его система выработки рефлексов работает: Перисо всеяден и проявляет все меньше и меньше охоты есть траву – за исключением тех мест, где отец хочет видеть ее скошенной.

Аспирин

Ив и Мирей каждый раз уносят еду к себе в комнату на втором этаже. Они очень скрытные и избегают находиться в одних помещениях с нами. Но по вечерам мы порой слышим, как они ссорятся за закрытыми дверями. Наверное, с женой Ив не добрее, чем со мной. Порой по утрам Мирей спускается в столовую с синяком под глазом и унылым видом.

Она добрая женщина, чуть полноватая, с широкой костью, парикмахерша по профессии. Ее темно-каштановые волосы меня интригуют. Мне хотелось бы иметь красивые волосы средней длины, как у нее, как у девушек в каталоге «Ла редут». Отец всегда запрещал мне и матери укорачивать волосы хотя бы на сантиметр.

– У шлюх короткие волосы, и вот потому-то во время войны…