Рассказчица

К 1935 году, когда я уже был молодым человеком, Германия вышла из Лиги Наций. Гитлер заявил, что Германия будет воссоздавать армию, хотя это было ей запрещено после Первой мировой войны. Конечно, если бы какая-нибудь другая страна – Франция, Англия – вмешалась и остановила его, того, что случилось, могло бы не произойти. Но кому хотелось так скоро снова ввязываться в войну? Проще было объяснить события рационально, сказать, мол, Гитлер возвращает себе то, что раньше принадлежало Германии. А тем временем в моей стране снова появилась работа – на фабриках военного снаряжения, оружейных и авиационных заводах. Люди зарабатывали не так много денег, как раньше, и трудились дольше, но они могли содержать свои семьи. К 1939 году немецкое Lebensraum распространилось за Саар, в Рейнскую область, Австрию, Судеты и Чехию. И наконец, когда немцы вошли в польский Данциг, Англия и Франция объявили войну.

Я расскажу вам немного о своем детстве. Мои родители отчаянно хотели, чтобы их дети жили лучше, чем они сами, и полагали, что путь к этому открывает образование. Разумеется, люди, обученные тому, как лучше вкладывать деньги, не окажутся в отчаянном финансовом положении. Хотя я не был особенно умным, родители хотели, чтобы я поступил в гимназию и получил самое академическое образование из всех возможных в Германии, так как выпускники гимназии, как правило, поступали в университет. Само собой, оказавшись в гимназии, я все время либо дрался, либо паясничал, лишь бы скрыть тот факт, что мне эта учеба была не по зубам. Родителей каждую неделю вызывали к директору, потому что я проваливал очередную контрольную или доходил до кулаков в споре по мельчайшему поводу с кем-нибудь из учеников.

К счастью, у родителей была другая звезда, на которую они могли возлагать надежды, – мой брат Франц. Двумя годами моложе меня, он отличался усердием в учебе, вечно сидел, уткнувшись носом в книгу, да калякал что-то в блокнотах, которые прятал под матрасом, а я вытаскивал их и дразнил его. Блокноты эти полнились образами, которых я не понимал: тело девушки, утопившейся в пруду от несчастной любви; изголодавшийся олень роется в снегу в поисках желудя; огонь, загоревшийся в душе и поглощающий тело; постель и окружающий ее дом. Он мечтал изучать поэзию в Гейдельберге, и родители грезили о том же.

А потом начались перемены. В гимназии устроили конкурс: какой класс первым – до последнего ученика – запишется в Гитлерюгенд. Заметьте, в 1934 году членство в Гитлерюгенде еще не было обязательным. Это был общественный клуб, как бойскауты, за исключением того, что мы приносили клятву верности Гитлеру как его будущие солдаты. Под руководством взрослых мы встречались после уроков и ходили в походы на выходных. Мы носили форму, похожую на эсэсовскую, с руной «Зиг» на лацкане. В пятнадцать лет мне трудно было усидеть за партой, а бегать по улице я любил и весьма успешно выступал на спортивных соревнованиях. У меня сложилась репутация хулигана, не всегда оправданная, – в половине случаев я расквашивал кому-нибудь нос за то, что он обзывал Франца девчонкой.

Я очень хотел, чтобы мой класс выиграл. И вовсе не потому, что так уж сильно был предан фюреру, просто главой местного Kameradshaft[18] Гитлерюгенда был герр Золлемах, а его дочь Инге казалась мне самой красивой девушкой на свете. Серебристо-белыми волосами и бледно-голубыми глазами она напоминала Снежную королеву, и ни сама Инге, ни ее подруги не имели представления о моем существовании. Я воспринял объявленный конкурс как возможность это изменить.

Для проведения конкурса учитель написал на доске имена всех учеников и стирал одно за другим имена тех, кто вступал в Гитлерюгенд. Одни присоединялись под давлением товарищей; другим велели сделать это отцы. Но больше дюжины человек согласились войти в организацию, потому что я пригрозил поколотить их на школьном дворе, если они откажутся.

Мой брат не пожелал вступить в Гитлерюгенд. В его классе не примкнули к большинству только он и еще один мальчик. Мы все понимали, отчего Артур Гольдман не присоединился, – он не мог. Когда я спросил Франца, почему тот заодно с евреем, он ответил, что не хочет, чтобы его друг чувствовал себя изгоем.

Через несколько недель Артур перестал ходить в школу и больше туда не вернулся. Отец побуждал Франца вступить в Гитлерюгенд, чтобы завести себе новых друзей. Мать взяла с меня обещание, что я буду приглядывать за ним на наших собраниях.

«Франц не такой сильный, как ты», – говорила она и все время беспокоилась, как он перенесет ночевку в палатке; боялась, что он заболеет, не сможет общаться с другими мальчиками.

Но за меня ей впервые в жизни не приходилось тревожиться. Потому что, как оказалось, я был копией ребенка с плаката Гитлерюгенда.