Рассказчица

Это был призыв к действию, в котором мы нуждались. Отец принялся рыться в ящиках буфета, потом стал снимать книги с полок, копаться в банках и шкафчиках на кухне – собирал припрятанные деньги, о существовании которых я не догадывалась. Мать положила Мейера в кроватку, хотя он кричал, и начала собирать зимние пальто и шерстяные шарфы, шапки, перчатки, теплую одежду. Я побежала в спальню и взяла материнские украшения, отцовские тфилин и таллиф[44]. В своей комнате я огляделась. Что бы вы взяли, если бы вам пришлось паковать свою жизнь за считаные минуты? Я сняла с вешалки свое самое новое платье и подходящее к нему пальто, то, что надевала прошлой осенью на Главные Святые дни[45]. Взяла несколько смен белья и зубную щетку, свой блокнот, конечно, и набор ручек и карандашей, книгу «Дневник падшей» Маргарет Бёме на немецком – роман, который я нашла на развале и спрятала от родителей из-за его скандального содержания. И еще прихватила экзаменационную работу, на которой герр Бауэр написал по-немецки: «Исключительная ученица».

Я спрятала данные Йозеком документы на имя девушки-христианки в каблук одного из ботинок, которые отец велел мне носить всегда и везде.

Мать я застала в гостиной. Она стояла среди осколков хрусталя, держа на руках Мейера, и шептала ему:

– Я молилась, чтобы ты родился девочкой.

– Мама? – окликнула ее я.

Она подняла на меня заплаканные глаза:

– Миссис Шиманьски, она вырастила бы малышку как свою дочь.

У меня помутилось в голове. Мама хотела отдать Мейера, нашего Мейера, чтобы его вместо Баси и Рубина растили чужие люди? Не потому ли она согласилась присмотреть за малышом, пока его родители убежали домой собирать вещи? Да, поняла я в тот момент болезненной ясности: только так его можно было бы спасти. Именно поэтому другие семьи отсылали своих детей в Англию и Соединенные Штаты. Поэтому родные Йозека предлагали забрать меня с собой в Санкт-Петербург. Выживание требовало жертвенности.

Я посмотрела на крошечное личико Мейера:

– Тогда отдай его ей сейчас. Я не скажу Басе.

Мама покачала головой:

– Минка, он мальчик.

Мгновение я молча глядела на нее и моргала глазами, а потом поняла, о чем говорила мать. Мейеру, конечно, сделали обрезание. Если бы Шиманьски сказали властям, что их маленькая дочь – христианка, никто не смог бы этого оспорить. Но мальчик – нужно было только снять с него подгузник.

Мне стало ясно и то, почему мама не хотела брать внука на руки. В глубине души она знала, что нельзя к нему привязываться на случай, если она его потеряет.

Появился отец с рюкзаком за плечами и двумя набитыми под завязку наволочками в руках.

– Мы должны идти, – сказал он, но мать не двинулась с места.

Из соседних домов, куда заходили солдаты, слышались крики. Мама вздрогнула.

– Подождем Басю внизу, – предложила я и только сейчас заметила, что на маминой руке нет часов.

Вот на что она выменяла курицу, догадалась я, курицу, которая лежала недоеденная на полу вместе с прочей едой, приготовленной для создания у семьи иллюзии, что все будет хорошо.

– Мама, – мягко обратилась я к ней. – Пойдем со мной.

И впервые повела себя как взрослая – взяла за руку свою мать, а не она меня.

У отца был двоюродный брат, который жил в Балутах, и в этом нам повезло. Люди, которых выселяли и которым некуда было идти, получали комнаты от властей, а властью в делах еврейского гетто был Judenrat, возглавляемый Хаимом Румковским, председателем, еврейским старейшиной. Моя мать всегда недолюбливала отцовских кузенов и кузин; они были бедны, принадлежали к низам общества, и она их стыдилась. Когда они пришли к нам на обед по случаю свадьбы Баси, моя кузина Ривка стала подносить к свету разные вещи, как оценщик, и говорила: «И сколько, по-твоему, это может стоить?» Мать все время пыхтела и недовольно бурчала себе под нос; она взяла с отца обещание, что ей больше не придется терпеть общество этих людей в своем доме. Ирония судьбы привела к тому, что мы оказались на пороге их дома в роли нищих, просящих убежища, полагающихся на милость хозяев, и матери оставалось только молчать, поджав губы.

На территории площадью четыре квадратных километра, которую немцы отвели для проживания евреям, поселилось сто шестьдесят тысяч человек. Четыре-пять семей теснились в квартирах, предназначенных для одной. Только в половине домов имелись ванные. Мы, по счастью, оказались в таком, и за это я благодарила судьбу каждый день.

Гетто обнесли деревянным забором с колючей проволокой. Через месяц после нашего прибытия его наглухо отгородили от остальной Лодзи. Тут имелись фабрики. Некоторые занимали помещения складов, но большинство разместились в спальнях и подвалах. Там люди работали – шили обувь, форму, перчатки, шторы, постельное белье, меховые изделия. Это была идея Румковского – стать незаменимыми для немцев, быть такими полезными работниками, что они увидят, как мы им необходимы. Взамен на вещи, нужные им для успешного ведения войны, они будут снабжать нас продуктами.