Рассказчица

Мой племянник Мейер Каминский был шейна пуним[41]. Наступил март 1940 года, ему исполнилось шесть недель, он уже радостно реагировал на знакомых людей и мог держать головку. У него были голубые глаза, блестящие черные волосики и беззубая улыбка, которая, как говорил отец, могла бы растопить даже ледяное сердце Гитлера.

Ни одного ребенка не любили так, как Бася и Рубин своего первенца, они смотрели на него как на чудо всякий раз, когда проходили мимо его кроватки; как мой отец, который уже начал учить его рецептам; и как я сама, сочинявшая для него колыбельные с глупыми словами. Только моя мать вела себя отстраненно. Конечно, она заботилась о своем внуке и ворковала с ним, когда Бася и Рубин приносили его к нам, но редко брала на руки. Если Бася передавала сына ей, она находила предлог, чтобы положить мальчика, отдать мне или отцу.

Мне это было совершенно непонятно. Мама так жаждала стать бабушкой, а теперь, став ею, не хотела даже обнять своего внука?

Лучшую еду она всегда приберегала для пятничного вечера, потому что Бася и Рубин приходили к нам на ужин в Шаббат. Обычно на столе появлялись картошка и другие овощи, но сегодня мама раздобыла где-то курицу, а курятины мы не ели уже много месяцев, с тех пор как немцы оккупировали страну. В городе существовали черные рынки, где можно было купить почти все, за немалую цену, разумеется. Вопрос состоял в том, что́ пришлось маме продать, чтобы устроить этот пир?

Но у меня так текли слюнки, что я об этом почти не задумывалась. Я не могла успокоиться во время молитвы при свечах, кидуша[42]

над вином и хамотци[43] над вкуснейшими отцовскими халами. Но наконец пришло время садиться за стол.

– Хана, – со вздохом произнес отец, откусывая первый кусок курицы, – ты настоящее чудо.

Сначала никто из нас не говорил, мы все были слишком заняты едой. Но потом Рубин прервал тишину:

– Гершель Беркович, мой коллега по работе… На прошлой неделе ему приказали покинуть свой дом.

– И он ушел? – спросила мать.

– Нет…

– И?.. – произнес отец, не донеся вилку до рта.

– Пока ничего, – пожал плечами Рубин.

– Ты видишь? Хана, я был прав. Я всегда прав. Ты отказываешься уезжать, и небо не обрушивается тебе на голову. Ничего не происходит.

Восьмого февраля шеф полиции составил список улиц, на которых разрешалось жить евреям, и опубликовал календарь, где указывались сроки, к которым остальные должны покинуть свои дома. К этому моменту большинство семей или уехали на Восток, в Россию, или переселились в районы, отведенные евреям, но некоторые, вроде моего отца, упорствовали и оставались на месте.

– Что они могут нам сделать? – сказал он, пожимая плечами, и вытер рот салфеткой. – Вышвырнуть на улицу? Ладно. Я не позволю портить этот прекрасный ужин разговорами о политике. Минка, расскажи Рубину то, что ты говорила мне позавчера про иприт…

Это я узнала на уроке химии. Горчичный газ обладал пагубным действием благодаря наличию в его составе хлора, который имеет такую плотную атомную структуру, что втягивает в себя электроны из любой среды, в контакт с которой войдет, включая легкие человека. Он буквально разрывает клетки тела.

– Вот что теперь считается подходящей темой для застольного разговора, – со вздохом проговорила мать и повернулась к Басе, которая держала левой рукой Мейера. – Как спит мой ангел? Пока еще всю ночь?

Вдруг раздался громкий стук в дверь.

– Ты ждешь кого-нибудь? – спросила мать, поглядев на отца, и направилась к двери. Однако она не успела дойти до нее, потому что дверь была выбита и в гостиную ворвались трое солдат.

– Убирайтесь, – рявкнул офицер по-немецки. – У вас пять минут!

– Минка! – вскрикнула мать. – Чего они хотят?

Я перевела, сердце у меня стучало. Бася забилась в угол, стараясь спрятать ребенка. Это были солдаты вермахта. Один смахнул с прабабушкиного дубового буфета хрустальную вазу, и она разлетелась вдребезги. Другой опрокинул стол со всей нашей едой и горящими свечами. Рубин затоптал огоньки, пока пламя не разгорелось.

– Вон! – орал офицер. – Чего вы ждете?!

Отец, мой храбрый, сильный отец съежился, закрыв голову руками.

– Вон отсюда через пять минут! Или мы вернемся и начнем стрелять, – пролаял офицер и вместе со своими товарищами быстро вышел из дома.

Последние слова я не стала переводить.

Мать опомнилась первой:

– Абрам, достань из буфета серебро твоей матери. Минка, бери наволочки и клади в них все, что имеет какую-то ценность. Бася, Рубин, сколько вам нужно времени, чтобы сходить домой и собрать вещи? Я останусь с ребенком, пока вы не вернетесь.