Рассказчица

Я вспомнила кровь и разодранные внутренности, которые описывала в своем романе ужасов, упыря, пожиравшего сердца своих жертв, и поняла, что все это – полная чушь. Шок вызывала не пролитая кровь, а тот факт, что минуту назад этот человек был жив, а теперь – нет.

Вечером, когда мы с отцом проходили мимо виселиц, он попытался отвлечь меня разговорами о наших соседях, о пекарне, о погоде, как будто я не заметила одеревеневших фигур, которые мы оставили позади.

Ночью родители поругались. Мать говорила, что мне больше не следует выходить в город. Отец утверждал, что это невозможно. Как я буду учиться? Я уснула под их перебранку, и мне приснился кошмар. Мы с Дарьей присутствовали на повешении, но на этот раз, когда я подошла к мертвецу, он медленно повернулся ко мне лицом, и я увидела, что это Йозек.

Утром я побежала к Дарье. Дверь мне открыла ее мать, и я обомлела – в доме, где обычно царил порядок, все было вверх дном.

– Пора, – сказала мне мать Дарьи. – Мы перебираемся в Старый город, там безопаснее.

Я в это не верила. Пока британцы не начнут выигрывать войну, безопаснее не станет. В конце концов, они ни одну не проиграли, так что падение Гитлера и Третьего рейха – это лишь дело времени.

– Дарья очень расстроена, Минка, – призналась ее мать. – Может, тебе удастся немного взбодрить ее.

За дверью комнаты Дарьи звучала музыка из балета Чайковского «Спящая красавица». Войдя, я увидела, что ковер скатан. Дарья иногда делала так, когда танцевала. Но она сидела на полу, скрестив ноги, и плакала.

Я откашлялась:

– Мне нужна твоя помощь. Я совершенно застряла на пятьдесят шестой странице. – (Дарья даже не взглянула на меня.) – Это та часть, где Ания идет в дом к Александру, – продолжила я, выдумывая на ходу. – Что-то должно расстроить ее. Только не могу придумать что. – Я посмотрела на Дарью. – Сперва я думала, что она застанет Александра с другой женщиной, но, кажется, это не то.

Похоже, Дарья меня не слушала, потом она вздохнула:

– Прочти мне.

Я так и сделала. Хотя страница была пуста, я вытягивала слова из головы, разматывая катушку воображаемой жизни, как паук вьет нить паутины. Вот для чего мы читаем книги, верно? Чтобы напомнить себе: не мы одни страдаем на этом свете.

– Смерть, – произнесла Дарья, когда я замолчала и последняя фраза повисла в воздухе, как над пропастью. – Пусть она увидит, как кто-нибудь умирает.

– Почему?

– А что может испугать ее сильнее? – спросила Дарья, и я поняла, что говорит она уже не о моей истории.

Я вынула из кармана карандаш и сделала несколько заметок.

– Смерть, – повторила я и улыбнулась своей лучшей подруге. – Что бы я без тебя делала?

Тут до меня дошло: лучше бы я этого не говорила. Дарья разрыдалась.

– Я не хочу уезжать.

Сев рядом, я крепко обняла ее:

– Мне тоже не хочется, чтобы ты уезжала.

– Я больше не увижу Давида, – всхлипывала Дарья. – И тебя.

Она была сильно расстроена, и я даже не заревновала, что обо мне вспомнили не в первую очередь.

– Ты переедешь всего лишь в другую часть города. Не в Сибирь.

Но я понимала, что это ничего не меняет.

Каждый день появлялись новая стена, загородка, обход. С каждым днем буферная зона между немцами и евреями, живущими в этом городе, расширялась и расширялась. В конце концов нам тоже придется переехать в Старый город, как и семье Дарьи, или нас вообще выселят из Лодзи.

– Все должно было сложиться не так. Мы собирались поступить в университет и уехать в Лондон.

– Может, когда-нибудь и уедем, – отозвалась я.

– Или нас повесят, как тех несчастных.

– Дарья! Не говори так!

– Не говори мне, что ты сама не думала об этом, – с укором сказала она и была права, разумеется.

Почему они, когда все вокруг ругали немцев? Они возмущались громче других? Или их выбрали наугад, чтобы нагнать страху на остальных?

На кровати Дарьи лежали две коробки, моток веревки и нож, чтобы отрезать ее. Я схватила нож и чиркнула им по ладони.

– Лучшие подруги навсегда, – поклялась я и передала нож Дарье.

Она без колебаний порезала себе ладонь и сказала:

– Лучшие подруги.

Мы сложили наши руки, скрепив обещание кровью. Я знала, что это ерунда, ведь учила же биологию в гимназии, но мне нравилось думать, что кровь Дарьи попала в мои вены. Так мне было легче верить, что часть ее остается со мной.

Через два дня семья Дарьи присоединилась к длинной череде еврейских семейств, которые покидали эту часть города и направлялись в Балуты, взяв с собой лишь те вещи, которые могли унести. Только тогда повешенных мужчин наконец сняли с виселиц. Это было намеренным оскорблением, так как в иудаизме покойников принято хоронить как можно скорее. За эти сорок восемь часов я проходила мимо виселиц шесть раз – в пекарню, к Дарье, в школу. После первых двух я перестала замечать мертвецов. Казалось, смерть теперь – неотъемлемая часть пейзажа.