Рассказики

Выяснилось, что как раз сейчас русское сообщество едет на озера, пьянствовать по случаю окончания Пховы, и Женька может подбросить нас до Торро-дель-Мара. Вика с Кириллом тоже хотели бы уехать сейчас, они разузнали у местных про какое-то местечко возле Нерхи, где можно жить на море...

Я сижу возле автобуса, на рюкзаке, вокруг стоит толпа отъезжающих, все что-то кричат и перешучиваются, но для меня их голоса сливаются в резкий чаячий клекот, каждый взрыв смеха рвет нервы, сбивает дыхание, и мне кажется, что всем это заметно, и так продолжается всю дорогу, пока я пытаюсь под взрывы ненавистного хохота забиться в самый дальний уголок, притворяюсь спящим, и даже прикрываю лицо уголком болтающейся на ветру из окна занавески.

Женька высаживает нас на набережной, потом начинается долгое совместное фотографирование с помощью пьяного бомжа, притянутого энергией громких тарабарских голосов, с помахиванием бутылками и громкими воплями; наконец, все уезжают, и мы остаемся вчетвером. Я оглядываюсь, смотрю на море, на ряд прибрежных пансионатов, и вздыхаю с облегчением: не в Карма Гене. Но несмотря на радость освобождения, чувствую странную слабость. Больше всего мне хочется сейчас подойти к морю и  спокойно посидеть у прибоя, но Вика с Кириллом спешат. Мы садимся в автобус и доезжаем до приморской деревни с обещающим названием Маро (Море), проходим единственной улочкой (два магазинчика, сувенирная лавка) мимо помидорных парников, развалин стены, домика с закрытыми ставнями, и находим крутой и малозаметный спуск к пляжу.

* * *

Это было именно такое, очень нужное мне место. Вика с Кириллом, из деликатности, или самодостаточности, не замечали моего странного состояния, к тому же, по природной болтливости, не требовали от меня усилий для поддержания разговора. Узкая полоса пляжа затаилась под крутым берегом, скалами и бесконечными парниками, единственный домик возле тропы пустовал, и в конце пляжа обнаружился малозаметная пещерка, укрепленная прежними Робинзонами бамбуком из растущей рядом (звездопад косых китайских штрихов) рощицы и сухой соломы. И еще море. Оно шумело, накатывалось и откатывалось, вечно.

Оно было холодным еще, море, но мы все же поплавали недолго, и стали обустраиваться.

Сначала ложиться в пещере нам не хотелось – она была неприятна следами чужого присутствия (несколько картофелин, пластиковая бутылка, обожженные ракушки), и мы расстелили коврики на прибрежном песке.

Я взялся готовить еду, в нашей маленькой кастрюльке. Газ в баллончике закончился, и мне пришлось собирать единственные здесь дрова – бамбук, а потом узнать, как быстро и бестолково он вспыхивает, с присвистом крошечной реактивной турбины, и сразу тухнет, едва успев лизнуть котелок. Настоящее мучение готовить на таком; но минут через сорок мне удается сварить макароны, и мы садимся есть, с сыром, персиками и  пакетами вина из местной лавки. Потом начинается разговор о буддийских событиях («а Чечу… А Оле… А Ханна…»). А я смотрю на пенящиеся перекаты: каждые несколько секунд море обрушивается на мои ушные раковины.

Так что мне не сразу удается выйти из этого морского оцепенения, когда я слышу: «Смотрите! Смотрите!»

Я поднимаю глаза и вижу радугу вокруг солнца.

* * *

Ночью я просыпаюсь оттого, что Маша встает и неподвижно застывает, обернув к морю бледное в лунном свете искривленное ужасом лицо. Ночью начался прилив, и море, плескавшееся вечером метрах в тридцати от нас, подступило совсем близко.

«Что случилось?»

«Оно нас… накроет!»

«Не бойся, я смотрел днем, по засохшим водорослям, выше не поднимется. Видно же, линию прилива».

«Я… не могу… Меня все детство такой кошмар мучил… Там было именно такое море, и именно такое место, где никуда не спастись, где наверх нельзя!!!»

Я пытаюсь успокоить ее, но это ужас настоящий, невыдуманный, и никакими разумными соображениями не лечится. Мы перебираемся под защиту пещеры (очень сомнительную, потому что расстояние до пугающего прибоя здесь такое же, разве что волны не видны за тонкой бамбуковой стенкой), и нам удается уснуть.

* * *

Вечером Вика с Кириллом уезжают и мы остаемся одни. Первый вечер мы почти не говорим. Я сижу на небольшой песчаной дюне, лицом к морю, и слушаю. Маша сидит и медитирует неподалеку, а иногда ходит вдоль грани прибоя, задумчиво ковыряя ногой песок, или вбегает в воду (холодную) и плывет далеко, потом возвращается и садится возле меня. Так же молча мы пьем вино, говорить не только не хочется, но уже и трудно: к ночи поднимается ветер, море мрачнеет, волны уже большие, сильные, злые, ревут. Я сижу, оглушенный этим грохотом, Маша уходит спать, и я начинаю тихонечко подвывать в тон морю.

Ночью начинается дождь. Пещера спасает нас от воды.

* * *