Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

Они встают на ноги и видят жизнь из окон комнат, и в этих комнатах всё, куда ни смотрят они, — всё вокруг них живет, шумит, бьется. Они смотрят на всё с жадным любопытством лисят, в первый раз идущих на охоту и не умея отличить дурное от хорошего, больше потому, что оно обильнее и ярче, хорошего меньше, потому что оно тусклее и его мало. А жизнь кипит вокруг них бешено и заманчиво, могуче и всюду проникая, как воздух.

Тогда она, мать, видя, как ее детей поглощают желания, смысл которых темен для них, но уже ясен для нее, — тогда она в тоске и страхе учит их понимать, где кончается хорошее и начинается дурное, учит их всему, чему принято учить детей, но что для самой нее неясно и загадочно и что было взято самой ей на веру давно уже, еще в детстве.

С той поры до этого момента в жизни прошло время и холодно указало ей, что большинство ее верований, ее морали не нужны для жизни и вредны для нее, но она скрыла от детей это указание, ибо, если б она не скрыла его, чему бы стала она учить?

И вот она говорит своим детям: живите так, тогда как жизнь тысячами голосов и примеров возражает на ее учения, возражает, указывая на глупых и подлых, которые покойны и счастливы, и на умных и честных, которые изнемогают от борьбы, озлоблены, измяты жизнью и потеряли доверие к людям. Охраняя души своих птенцов, которых ей необходимо видеть самыми лучшими и счастливыми на земле, борясь и день и ночь с тлетворным влиянием жизни, — она, мать, раба своих детей и служанка мужа, неустанная воительница за их права на жизнь, она впадает в отчаяние, видя, что ее усилия бесплодны, что ее любви к детям мало для их счастия, что у нее, при отчаянном героизме, нет знания врагов, что ее борьба мучительна и бесплодна и что, наконец, у нее нет главного — знания, зачем человеку нужно быть честным, если это так трудно и невыгодно.

Почему нужно ставить цели, если вся жизнь — момент и всё хорошее только улыбается и тотчас же исчезает, не позволяя удержать его так долго, чтоб насладиться им? Зачем так много труда? Выпиваешь целое блюдо гниющей воды, чтобы достичь до кристально чистой капли истинного счастия, — до капли, которая редко бывает вкусной, ибо пахнет потом, ибо испорченный по дороге к ней вкус и потраченная сила жизни убивает удовольствие иметь ее и наслаждение пользоваться ею!

Зачем нужно подняться высоко и видеть внизу, у ног своих, всё это низкое, настолько яркое, понятное тебе более других и делающее тебя одиноким, отколотым от других?..

Быть одному — это мучение; человек создан для жизни, он всегда раб ее, потому что ей служит, и она всегда смотрит на него, как на раба, даже иногда смотрит так, когда он впереди ее и она идет за ним.

И вот она, мать, в бессонные ночи, наполненные думами о детях, делается из любви к ним философом, яростно отрицает, с тоской убеждается, изменяет всю жизнь так, как это нужно для счастия детей, разрушает, созидает, любит страстно, любит с холодным отчаянием, любит со слезами скорби и со смехом разочарования, истязает себя все ночи, чтоб придумать пути и места для своих детей. А жизнь жестоко смеется над ней, заставляя ее производить еще и еще. И красота ее всё тает незаметно.

Днем трудно представить ее, мать, много думающей, она больше напоминает рабочую машину, автоматическую, заведенную раз на всю жизнь. А дети растут, делаются чутки и восприимчивы всё более. Мысль родилась в них и работает — мать должна быть осторожна, ибо дети могут свободно пробить не одну брешь в картонной крепости ее обыденной морали. Когда она сдерживает их смелые порывы, дети резво брыкаются, как молодые животные, и часто делают ей больно. Они уже начинают находить, что мать стара для того, чтобы понимать их, и недостаточно жила для того, чтобы учить.

И она, сначала оскорбляясь, постепенно всё с большим вниманием вслушивается в их почти всегда снисходительно насмешливые заявления о непонимании ею нового времени.

Новое время? Да, оно изменилось, оставаясь по существу таким же всепожирающим бесплодным чудовищем, каким было и в ее время, — во время ее молодости. Тогда оно требовало одного, теперь требует другого. Сущность та же, но иные формы, иные для выражения чувств и мысли, иные для любви, иные для обыденных отношений. А ведь она, мать, потратила свои силы на что-то такое, что считалось ею неизменным, вечным и всегда нужным для человека. И вот она делает печальное и горькое открытие, что в своих поучениях она отдавала предпочтение формам перед сущностью.