Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Теперь, раз мы знаем все страсти, у нас меньше оснований опасаться их, чего прежде не было. Мы видим, что все они хороши по природе и что мы должны лишь избегать дурного пользования ими или их крайностей, против которых достаточны указанные мною средства, если каждый озаботится их применить. Но я поместил между этими средствами преднамеренность и старание, посредством которого можно исправить недостатки своей природы, пытаясь отделить в себе движения крови и «духов» от мыслей, с которыми эти движения обычно связаны; поэтому я и признаю, что мало лиц, достаточно таким путем подготовленных ко всякого рода встречам со страстями, и что эти движения, производимые в крови объектами страстей, следуют сразу вслед за отдельными впечатлениями, образующимися в мозгу, и предрасположением органов; таким образом, если даже душа и не способствовала как-либо этим процессам, то все же нет такой человеческой мудрости, которая оказывалась бы достаточной для сопротивления страстям, когда не вполне к тому подготовлены. Так, многие не могут удержаться от смеха при щекотке, хотя вовсе не получают удовольствия; выражение радости и удивления, заставляющее их иногда смеяться, будучи пробуждено в их воображении, теснит и вздувает против их желания легкие, благодаря крови, отзываемой от сердца. Те, кто весьма склонен от природы к волнениям радости или милосердия, гнева или страха – когда фантазия их очень сильно задета каким-либо объектом одной из данных страстей, – не могут удержаться, чтобы не упасть в обморок, плакать или дрожать, или иметь взволнованной всю кровь так, как будто бы они были в лихорадке.

Но вот что всегда можно сделать в подобном случае и что, я думаю, можно указать здесь, как средство наиболее общее и наиболее легкое для применения против всех крайностей страстей: когда чувствуют сильное «волнение в крови», должно удерживаться и вспоминать, что все представляющееся воображению склонно обманывать душу и показывать ей основания, служащие уверенности в объекте ее страсти, значительно более сильными, чем они есть, а те основания, которые служат разуверению в объекте, гораздо более слабыми. Когда страсть направлена на то, выполнение чего допускает известную отсрочку, следует воздерживаться выносить тотчас какое-либо суждение и должно обращаться к иным мыслям до тех пор, пока время и отдых совершенно не успокоят волнения крови. И, наконец, когда страсть побуждает к поступкам, относительно которых необходимо принимать мгновенное решение, то должно направлять волю преимущественно к обсуждению и следованию доводам, противоположным тем, какие представляет страсть, хотя бы эти доводы казались менее сильными. Так, когда неожиданно атакуются врагом, то происшедшее не позволяет занимать время обдумыванием. Но, мне кажется, те, кто привык размышлять над своими поступками, когда почувствуют себя охваченными страхом, всегда могут постараться отвратить свои мысли от рассуждений об опасности, представляя себе доводы, согласно которым гораздо больше и безопасности, и чести в стойкости, нежели в бегстве; наоборот, когда они почувствуют, что желание мести и гнев побуждает их не рассуждая бежать на атакующих, им придет на память мысль, что безумно гибнуть, раз можно без позора спастись, и что если их силы слишком неравны, то будет лучше с честью отступить или же просить пощады, чем безрассудно выступать на верную смерть.

212. От одних страстей зависит все счастье и несчастье здешней жизни

Конечно, душа может иметь и побочные удовольствия. Но что касается тех, какие ей общи с телом, они исключительно зависят от страстей; стало быть, те люди, которых могут особенно трогать страсти, способны всех более вкусить сладости жизни. Правда, что они могут также найти больше и горечи, если не сумеют хорошо использовать страсти, и тогда судьба их будет противоположна. Мудрость же главным образом полезна с той точки зрения, что она учит оставаться господином себя и руководить собой с такой ловкостью, что беды, причиняемые страстями, становятся легко переносимыми и что даже из страданий извлекается радость.

Из переписки с принцессой Елизаветой[46]

I

4 августа 1645 г.