Растерянный континент. В защиту демократии и независимости Европы

Однако некоторые пункты были опущены: ссылка на символы Союза и свободную и неискаженную конкуренцию в целях достижения целей ЕС, включение Хартии основных прав в текст документа, даже если Хартия приобретает обязующее значение…

После подписания Лиссабонского договора бельгиец Хепман Ван Ромпёй был назначен председателем Европейского совета, а британка Кэтрин Эштон – Верховным представителем Европейского союза по иностранным делам и политике безопасности. В 2014 году Ромпёй передал полномочия поляку Дональду Туску, в то время как Эштон сменила итальянка Федерика Могерини.

Тем временем другие страны, в первую очередь страны Балканского полуострова, представили свои кандидатуры в Союз, между тем как начались переговоры о вступлении в ЕС Турции. Но в 2010–2016 гг. это экспансионистское движение было внезапно ограничено на экономическом уровне из-за шока, вызванного глобальным финансовым кризисом 2008 года. Мы не можем игнорировать чрезвычайное распространение договоров, которые последовали за этим, а также невероятную сложность содержания пересекающихся компетенций и обязательств, которые в настоящее время составляют Европейское сообщество. Поэтому перейдем к основным проблемам.

Дефицит демократии

Прежде всего, как мы видели, парламент все еще не выполняет требования, составляющие суть демократического представительства, а именно право законодательной инициативы, или право предлагать новые законопроекты[107]. По сути, эту монополию держит Европейская комиссия. Единственное, что может сделать парламент в надежде поднять тему, которую хочет обсудить, это любезно попросить внести на его рассмотрении предложение Еврокомиссии, при этом Комиссия всегда может отказаться. Но то, что депутаты парламента не могут предлагать законопроекты, де-факто противоречит самому представлению о том, что европейские депутаты представляют своих избирателей по классическому мандату, поскольку не имеют права голоса в политической программе законодательных органов.

К тому же Европейский парламент не представляет европейские народы в понятии «демоса» (от «демократии»). И не потому, что Римский договор не принял их во внимание, наоборот, он точно определил депутатов как «представителей народов государств, объединившихся в Сообщество» (ст. 137). Затем в Лиссабонском договоре (2009 г.) говорилось о «гражданах Европейского союза». В 1992 году Маастрихтский договор ввел термин в качестве простого административного обозначения, но в нем сохранилось представительство «народов государств, объединившихся в Сообщество».

Почему же определение «народы государств» было тайком заменено на «граждан Союза»? Это просто семантический анекдот? Едва ли. Термин «народ», используемый в международном праве, может относиться к внутренним народам в многонациональном государстве, например, каталонцам в Испании, и имеет юридические последствия, в частности, может касаться их права на внутреннее самоопределение или даже отделение. По существу, понятие «народ» дополнительно определяется несколькими факторами, некоторые из которых могут быть очень специфическими и потому различаются в зависимости от страны. Оно включает, в частности, социальный договор страны, общее происхождение на более или менее длительный период, язык народа, его культуру, религию и самоопределение. Представлять народ означает и представлять все эти параметры, и защищать их.

К тому же старые договоры формулировались, придерживаясь более «конфедеративной» политической модели, другими словами, поддерживая межгосударственное взаимодействие, сохранение национального суверенитета государств-членов и самобытность их меньшинств – именно то, к чему европейский проект всегда стремился с момента своего создания. И наоборот, если парламентарии определяются как «граждане Европы», то речь идет о федеративном государстве, то есть объединении нескольких государств в одно при условии, что они хотя бы частично отказываются от своего суверенитета в пользу центральной власти, которой предоставлен дополнительный, высший суверенитет – участок на единой территории, определенной четкими границами. Такая модель обязательно опирается на двойную – национальную и федеральную – лояльность ее граждан, обусловленную общепризнанным коллективным сознанием.