Представьте, что я обращаюсь к вам как к законодателю: если мужчины борются за свою свободу и им позволено самим определять, что есть их собственное счастье, разве закабалять женщин — логично и справедливо, даже если вы искренне верите, что действуете с расчетом способствовать их счастью? Кто сделал мужчину единственным судией, если женщина наравне с ним наделена даром разума?
Тираны всех мастей, от слабого короля до слабого отца семейства, рассуждают одинаково. Они с радостью попирают разум и при этом всегда утверждают, будто узурпировали власть только из соображений пользы. Разве вы не поступаете так же, когда, отказывая женщинам в гражданских и политических правах, принуждаете их к заточению в семье и пребыванию во тьме? Вы же, сэр, конечно, не станете утверждать, будто долг, не обоснованный разумно, может к чему-либо обязывать? Если в действительности их предназначение таково, это можно доказать разумными доводами; и в случае такой высшей обоснованности чем больше понимания обретут женщины, тем больше они будут преданы своему долгу, вполне осознавая его, поскольку, если они его не понимают, если их нравственность не основана на том же непреложном принципе, что и у мужчин, никакая власть не в силах заставить их добродетельно исполнять свой долг. Они могут быть удобными рабынями, но рабство будет оказывать свое неизменное влияние, принижая и хозяина, и несчастного зависимого[493]
.А если говорить о рабстве как таковом, по-настоящему убедительные доводы против этого отвратительного института привел литератор, редактор и государственный деятель Фредерик Дуглас (1818–1895). Сам рожденный в рабстве, Дуглас умел пробудить в людях жгучее сострадание к мукам порабощенных, а будучи одним из величайших в истории ораторов, он будоражил души ритмом и эмоциональностью речи. Ораторский талант Дугласа усиливал воздействие его железной моральной аргументации. В своей самой известной речи «Что для раба 4 июля?» (1852) Дуглас апофатически отверг всякую необходимость формулировать аргументы против рабства с опорой на «правила логики», поскольку, заявил он, доказывать тут нечего, а затем поступил ровно наоборот. Вот, например:
В штате Вирджиния насчитывается семьдесят два преступления, которые, будучи совершены черным (неважно, насколько он невежествен), наказываются смертной казнью; и только два из них караются смертью, если их совершит белый человек. Что это, если не признание, что раб — нравственное, разумное и ответственное существо? Человеческое достоинство раба доказано уже этим. Оно признано тем фактом, что своды законов южных штатов напичканы актами, которые под страхом серьезных штрафов и санкций запрещают обучать раба чтению и письму. Когда вы покажете мне такой же закон, касающийся полевых зверей, тогда я, может, и соглашусь обсудить с вами принадлежность раба к роду человеческому[494]
.