Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х

Ориентированные на нужды белого населения американские СМИ приветствовали основание Института. Событие получило широкое освещение от Торонто до Талсы. «Рэдклифф планирует вывести умных женщин из кухни», гласил заголовок News day из Гарден-Сити (штат Нью-Йорк).

The World-Herald в Омахе опубликовал репортаж «Создано пространство для одаренных женщин». Бантинг свободно владела риторикой холодной войны. Она написала объемную статью для The New York Times Magazine

об «утечке высококвалифицированной, образованной женской рабочей силы», связав свой эксперимент с американскими внешнеполитическими целями. В статье «Грандиозная утечка: образованные женщины» Мэри утверждала, что «образовательные учреждения должны поощрять способных студенток вечерних отделений — замужних женщин, — оказывая им материальную поддержку и предоставляя более гибкий учебный график». Бантинг заверила читателей, что «учеба в надлежащем количестве прекрасно сочетается с домашним хозяйством», и признала, что между мужчинами и женщинами могут быть «врожденные различия», но достоверно установить это невозможно без стандартизации условий их роста (Бантинг всегда оставалась ученым).

Затем Мэри описала Институт как решение поставленной проблемы. В нем будет «место для работы без необходимости отвлекаться на внезапно возникающие бытовые вопросы, без вынужденного погружения в рутину за счет отложенной в долгий ящик идеи или мечты, без чувства вины перед детьми и вопросов, оставшихся без ответа». Бантинг заканчивала статью обращенным к женщинам призывом вносить вклад в жизнь общества. Мэри взывала к типично женскому альтруизму: «Это нужно не столько для женщин, — писала она, — сколько для нашего наследия, наших устремлений: Америка должна вновь, вдумчиво и осмысленно, определить их место в нашем обществе». Поступайте в институт не для себя, — как бы говорила она, — но сделайте это для своей страны. По счастливой случайности личные интересы и патриотический долг вели к одной цели.

После объявления об открытии Рэдклифф наводнили письма со всей страны: из Статен-Айленда, из Сан-Франциско, с Пьерпонт-стрит в Бруклине и с фермы «Серый гусь» в Джаффри (штат Нью-Гэмпшир). Корреспонденция приходила и с соседних улиц Кембриджа, и из-за границы. Авторами большинства писем были замужние женщины — те, что подписывали письма и документы именем и фамилией мужа. В некоторые конверты были вложены чеки — на 5, 10 и даже 300 долларов (почти 2,5 тысячи долларов по текущему курсу). Джейн М. Чемберлен (миссис Дэвид Б.), выпускница Рэдклиффа 1950 года, прислала чек на 5 долларов и короткую записку, на которой чернилами ярко-красного цвета было написано: «Дорогой Рэдклифф, я люблю тебя!» 185

Остальные письма были гораздо длиннее. В офис президента Рэдклиффа писали женщины разного возраста, но практически у всех уже были дети. В своих письмах они рассказывали о типичных бытовых трудностях («дети болеют, техника ломается» 186), в том же абзаце делясь планами прошлых и будущих исследований. Должно быть, эти письма пробудили воспоминания Бантинг: читая истории о насыщенной семейными делами и событиями жизни в домах, где под ногами все время сновали дети, она, наверное, думала о своем доме в Бетани. Там, под теплым солнцем, Мэри занималась садом, пока дети играли во дворе. На самом деле, в те годы она была по-настоящему счастлива; ее вторая жизнь — жизнь вдовы и ректора университета, — так никогда и не затмила радостей первой. Однако сельский Коннектикут был единственной частью той жизни Бантинг; ведь у нее всегда была лаборатория, и был Хенри — вдумчивый собеседник и друг. Годы в Бетани запомнились Бантинг именно потому, что пролетели так быстро. Но для женщин, которые писали Мэри, семейная жизнь была не потерянным раем, а бесконечным кошмаром. А институт, как думали они, мог оказаться выходом из этого болота.

Бантинг полагала, что ее маленькое научное общество станет ступенькой на пути к реформированию системы женского высшего образования. Какое бы влияние Институт ни оказал на стипендиаток, оно, несомненно, будет временным. Но Секстон, которая узнала об этом проекте, сидя за обеденным столом в Ньютоне, смогла разглядеть то, что Бантинг не увидела из президентского дома на Браттл-стрит. В своей заявке — письме, которое она так и не отправила, — Энн проявила удивительную проницательность. Секстон предположила, что влияние Института будет долгосрочным: он изменит некоторые вещи — некоторых людей — на всю жизнь. Взволнованная и вдохновленная, Секстон сделала то же, что и всегда: взяла трубку и позвонила своей лучшей подруге.

ГЛАВА 5. Я прошла!