Разбойник

– Неужели в вашем сердце нет ни капли жалости ко мне?

Отвернувшись от него, Фара с неистовством схватилась за щеки. Жалость к Блэквеллу была, конечно же, но она не смела ее показать.

– А вы заслуживаете моей жалости? – спросила она срывающимся от слез голосом.

– Наверное, не заслуживаю, – честно ответил он. – Но тот мальчик, которым я тогда был, должно быть, заслуживает.

Фара продолжала плакать из-за него, но согласилась бы скорее умереть, чем признаться ему в этом.

– Дуган… Он был таким… таким маленьким для своего возраста. Таким тощим и вечно голодным. Каждый мог с легкостью… мучить такого, – прошептала она.

– Так и было, – подтвердил Дориан. – Но он быстро учился.

Рыдания, которым Фара так отчаянно сопротивлялась, начали вырываться из ее груди крохотными взрывами. Они перекрыли ей дыхание, и она наконец выпустила их на волю в потоке горячих слез и отчаянных вздохов.

– Он умер много лет назад. – Голос Дориана стал теплее, и она осмелилась не поворачиваться к нему. – По крайней мере, десять лет назад. Но боль не может быть так свежа, как все это.

Фара была с ним согласна. Она думала, что со временем жгучее горе и сокрушительное чувство вины ослабнут, но все вышло не так. Как будто Дуган Маккензи отказался умирать, и из-за этого она была обречена снова и снова переживать благословенные времена и ужасы того времени, которое они провели вместе.

– Вы не понимаете! – взвыла она. – Это была моя вина! По моей вине все это с ним случилось! Разве он не рассказал вам, почему его заключили в тюрьму?

– Он убил священника.

– Из-за меня! – Резко развернувшись, Фара была ошеломлена тем, как близко к ней он все еще стоял. – Он убил того священника из-за меня. Он был подвергнут всем этим страданиям и унижениям, которые вы только что описали, и даже бо́льшим испытаниям потому, что пытался защитить меня. Вы не понимаете, как я сожалела об этом каждый день своей жизни. Я постоянно думаю об этом. И ненавижу себя!

– Он не винил вас за это. – Впервые с тех пор, как они познакомились, Дориан, похоже, растерялся. Возможно, он не знал, как успокоить обезумевшую от горя женщину. Но Фаре было все равно: она избавлялась от чего-то ужасного перед кем-то, кто мог оказаться ей и врагом, и союзником.

– Вы не можете этого знать! – настаивала она на своем. – Этот мерзавец всего несколько раз меня поцеловал да пару раз омерзительно коснулся. Если бы только я не пришла к Дугану той ночью! Если бы только я подчинилась этому мелкому бесчестью… возможно, это спасло бы ему жизнь. И возможно, мы до сих пор были бы… вместе.

– Никогда. – Черты Блэквелла вновь ожесточились, и вид у него теперь был такой, словно ему хотелось встряхнуть ее. – Дуган скорее предпочел бы снова подвергнуться тысяче пыток, чем допустить, чтобы вы подверглись хоть одной. Он бы не пережил ваших страданий. Он так сильно вас любит.

– Любил, – всхлипывая, поправила его Фара. – Любил меня и из-за этого не выжил. Любовь ко мне убила его.

Удушающая тошнота охватила ее, образы мальчика, которого она так любила и страдания которого так ужасно описал Блэквелл, оскорбляли ее воображение до тех пор, пока Фаре не захотелось выбраться из собственной кожи, чтобы сбежать от них. Ей было нужно бежать из этой комнаты, бежать из темноты и от человека, который был окутан этой тьмою.

– Простите меня, – выдохнула она. – Я должна… должна идти. – С затуманенным от слез зрением, пошатываясь, Фара направилась к дверям, радуясь тому, что Блэквелл не двинулся, чтобы остановить ее. Свет вспыхнул в окнах парадного входа и ослепил ее, потому что глаза ее уже привыкли к полумраку. Фара уловила аромат маффинов или тостов, исходивший от огромной молчаливой фигуры, которая ошеломленно смотрела на внезапно распахнувшиеся двери кабинета. Фара ухватилась за солнечный свет с безумным отчаянием и распахнула тяжелые двери замка. Два лакея, караулившие дверь в кабинет по бокам от дверей, хотели было остановить ее, но вдруг замерли, как будто кто-то приказал им остановиться.

Фара промчалась мимо них, вслепую направляясь к беседке, примостившейся на краю самых высоких скал и затененной рощицы. С высоты она могла смотреть на другую сторону канала и видеть черные скалы и зеленые мхи на побережье Шотландского нагорья. Она видела, как бурлящие волны разбивались об утесы с силой, способной разрушить самый мощный из кораблей. Осколки ее кипящих эмоций так и метались внутри. И, впервые после всех этих месяцев после смерти Дугана Маккензи, Фара разрыдалась со всей силой, на которую оказалось способно ее разбитое сердце.

Стоя в арочном проеме своего замка, Дориан наблюдал, как женщина убегает, словно спасая свою жизнь.

– Отпусти ее, Уолтерз, – приказал он, останавливая повара, который хотел пойти за Фарой и вернуть ее в замок.

– Меня зовут Фрэнк, – поправил его Уолтерз, хотя послушно стал рядом с Дорианом.