– Куда? – переспросил поэт.
– К Пимену.
– Ах, какая досада! А зачем ты к Пимену пускаешь жену одну?
– Так я же пускаю к Старому Пимену, а не к молодому! – ответил мой муж.
…В беседе с ним я не заметила, как пролетело время до 5 часов утра, когда мой муж вернулся из клуба.
– Ты соскучился, небось, с моей женой? – спросил Павел Войнович, входя.
– Уезжай, пожалуйста, каждый вечер в клуб! – ответил всегда любезный и находчивый поэт.
– Вижу, вижу. Ты уж ей насплетничал на меня? – сказал Павел Войнович.
– Было немножко… – ответил Пушкин, смеясь.
…Он за прощальным ужином пролил на скатерть масло.
Увидя это, Павел Войнович, с досадой, заметил:
– Эдакий неловкий! За что ни возьмешься, все роняешь.
– Ну, я на свою голову. Ничего… – ответил Пушкин, которого, видимо, взволновала эта дурная примета.
– Что вы не остановились у меня, Александр Андреевич? – спрашивал меня Пушкин, приехав ко мне на третий день. – Вам здесь не так покойно, не угодно ли занять мою квартиру в городе?.. Я теперь живу на даче.
– Много обязан вам, Александр Сергеевич! И очень охотно принимаю ваше предложение. У вас, верно, есть кто-нибудь при доме?
– Человек один только; я теперь заеду туда, прикажу, чтоб приготовили вам комнату.
Он уехал, оставя меня очарованною обязательностью его поступков и тою честью, что буду жить у него.
[Статью Д.В. Давыдова о партизанской войне, присланную в «Современник»], отдали на цензурный просмотр известному А.И. Михайловскому-Данилевскому[387]
. Пушкин отозвался: «Это все равно, как если бы князя Потемкина[388] послать к евнухам учиться у них обхождению с женщинами».Александр Сергеевич приехал звать меня обедать к себе:
– Из уважения к вашим провинциальным обычаям[390]
, – сказал он, усмехаясь, – мы будем обедать в 5 часов.– В пять часов?.. В котором же часу обедаете вы, когда нет надобности уважать провинциальных привычек?
– В седьмом, осьмом, иногда и в девятом.
– Ужасное искажение времени! Никогда б я не мог примениться к нему.
– Так кажется: постепенно можно привыкнуть ко всему.
Отдавая мне рукопись, Пушкин имел очень озабоченный вид; я спросила о причине.
– Ах, у меня такая пропасть дел, что голова идет кругом!.. позвольте мне оставить вас; я должен быть еще в двадцати местах до обеда.
Мне казалось, что Александр Сергеевич был очень доволен, когда я сказала, что боюсь слишком обременить его, поручая ему издание моих записок, и что прошу его позволить мне передать этот труд моему родственнику…
– Впрочем, – прибавил он, – прошу вас покорнейше во всем, в чем будете иметь надобность в отношении к изданию ваших записок, употреблять меня, как одного из преданнейших вам людей.
Поэт Пушкин, при первом взгляде на группу Пименова [Мальчик, играющий в бабки], сказал:
– Слава богу! Наконец и скульптура в России явилась народная.
В СПб. театре один старик-сенатор, любовник Асенковой[392]
, аплодировал ей, тогда как она плохо играла. Пушкин, стоявший близ него, свистал. Сенатор, не узнав его, сказал:– Мальчишка, дурак!
П[ушкин] отвечал:
– Ошибся, старик! Что я не мальчишка – доказательством жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я – Пушкин; а что я тебе не даю пощечины, то для того, чтобы Асенкова не подумала, что я ей аплодирую.