Я
. – Живали вы в наших деревнях?Он
. – Я видал их проездом и жалею, что не успел изучить нравы любопытного вашего народа.Я
. – Что поразило вас более всего в русском крестьянине?Он
. – Его опрятность и свобода.Я
. – Как это?Он
. – Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро; сверх того, несколько раз в день моет себе руки. О его смышленности говорить нечего: путешественники ездят из края в край России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия: никогда я не встречал между ними того, что соседи называют un badaud, никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны.Я
. – Справедливо. Но свобода? Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?Он
. – Взгляните на него: чтó может быть свободнее его обращения с вами? Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?Я
. – Не удалось.Он
. – То-то! Вы не видали оттенков подлости, отличающие у нас один класс от другого; вы не видали раболепства masters нижней палаты перед верхней, джентльмена перед аристократиею, купечества перед джентльменством, бедного перед богатым, повиновения пред властию. А продажные голоса, а уловки министерства, а поведение наше с Индией, а отношения наши со всеми другими народами!Англичанин мой разгорячился и совсем отдалился от предмета нашего разговора. Я продолжал следовать за его мыслями, и мы приехали в Клин.
* Государь сказал Пушкину:
– Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме.
– В таком случае, – подхватил Пушкин, – попрошусь у вашего величества туда в дворники.
…«Мертвые души» – так это прямо идея Пушкина, возникшая в его уме еще в то время, когда он жил в Новороссии. И если он не претендовал на то, что Гоголь ее похитил у него, то лишь потому, как говорил он сам мне потом, что «я, может быть, и не осуществил бы ее, потому что у меня много было другого дела, также важного по существу своему и требующего немедленного осуществления».
Он [Пушкин] как-то встретил на улице императора Николая Павловича. «Ну, что же ты испытал?» – спрашивает его приятель. «Подлость во всех жилках», – отвечал Пушкин.
Здесь кстати вспомнить то, что Пушкин давно уже сказал о них [хулителях «Ревизора» Гоголя]:
– Что за нежный и разборчивый язык должны употреблять господа сии с дамами! Где бы, как бы послушать? То-то и беда, что нашему брату негде.
Кажется, за год до кончины своей он говорил одному из друзей своих: «Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются».
Важнейшие события его жизни, по собственному его признанию, все совпадали с днем Вознесения. Незадолго до своей смерти он задумчиво рассказывал об этом одному из своих друзей, и… упоминая о таинственной связи всей своей жизни с одним великим днем духовного торжества, он прибавил: «Ты понимаешь, что все это произошло недаром и не может быть делом одного случая».
Пушкин… не одобрял стиля гоголевского.
«В этом есть что-то недосказанное, – говорил он, – ибо растянутость речи уменьшает впечатлительность читателя, дает ему случай скоро забывать только что прочитанное… Совсем другое – сжатость письма, это – сама сила, дающая себя чувствовать каждому, когда она его поглощает… Как выражение ума, речь должна быть конкретна… Абстрактность же Гоголя нам этого не дает. Живые типы, им выведенные, далеко ненатуральны; напротив, они сказочны… Делать повесть из быта данной среды нельзя в образе кузнеца Вакулы с чортом под небесами… Это нечто в духе бабушкиных сказок, рассказанных на печи, под влиянием кирпичного жара, пылко действующего на живое сновидение человека…»
* На одном из вечеров, когда общество разъезжалось, и я также хотел идти, меня остановил Пушкин:
– Останьтесь еще: нам одна дорога! За мною приедет экипаж: я вас отвезу!