Разлом

Пока мы ехали к мельнице – дорогу снова показывала Эйси, – успел наступить полдень или около того. Тусклый, размытый желтый круг солнца уныло висел в сером небе над самыми нашими головами, но особого потепления я так и не ощутил. Все тот же промозглый влажный холод и вечная хмарь.

Я старался ни о чем не думать, но удавалось это с трудом. Память снова играла со мной, как хотела, подсовывая не самые приятные куски из прошлого, как бы напоминая, что когда-то я уже был в похожей ситуации. Похожей только отдаленно, уж слишком много отличий в деталях, но все-таки…

Это случилось в начальной школе, так давно, что кажется, в другой жизни. У нас в классе была девочка, тихая и прилежная, одна из тех, кого не замечаешь при столкновении в коридоре. Ее тоже обычно не замечали, но когда вдруг – во времена особенно сильной скуки – вспоминали, начинали над ней издеваться. Она была полненькой, носила жуткие очки с толстенными стеклами, а по весне на щеках у нее появлялись веснушки, больше похожие на болезненную сыпь. Обычно я за нее вступался, не из-за того, что мы были друзьями, просто из жалости и чисто детского желания отстоять идеалы справедливости, которые были у меня в голове. Конечно, в детстве я всего этого не понимал, просто хотел помочь, но…

Но однажды ее довели.

Я помню, как вбежал в класс на перемене, почему-то веселый, но застыл, так и не добравшись до парты. Веселость как рукой сняло. Одноклассница стояла на подоконнике, окутанная облаком пара, и смотрела вниз сквозь оконный проем. Тогда была зима, классы топили так сильно, что на переменах нельзя было не открыть хотя бы одно окно. Видимо, учительница, выйдя из класса, забыла его закрыть.

Кажется, тогда я, перекрикивая подначивавших ее мальчишек, крикнул той девчонке отойти от окна. Или еще что-то в этом роде. Но она просто стояла, смотрела вниз и плакала. Она всегда очень много плакала, и я никогда не мог ее успокоить, ощущая перед ее слезами абсолютную беспомощность.

Не помню, что ей говорил. Наверное, что-то хорошее, потому что она все же согласилась слезть с подоконника, я даже хотел помочь ей спуститься. Помню, как она протянула руку, помню, что она была холодной и чуть влажной. Помню, как внезапно расширились ее глаза, когда она поняла, что падает.

Я дернулся вперед и схватил только воздух. Толпа за спиной ахнула. Скользкий талый снег. Сильный порыв ветра. Несчастный случай.

Странно. Вроде упала только она, но и я как будто тоже замер в пустоте. Мгновение спустя меня оглушил удар собственного сердца. В груди больно заныло, и я рванул прочь из класса, ничего не видя перед собой, расталкивая одноклассников. Где-то между вторым и первым этажами я снова смог различить очертания стен, иначе бы точно сломал шею на лестнице. Охранник попытался меня остановить, но я вырвался, даже не заметив его. В сугроб я спрыгнул прямо с крыльца. Снег обжег мне руки, но я не остановился, даже не ощущал холода, только ресницы слипались и белизна колола глаза с непривычки. Холод был только внутри, он держал прямо за сердце, и я знал, что если остановлюсь, то ледяная рука его раздавит, и я упаду. Снова.

Девочка глубоко провалилась в снег, и я принялся ее откапывать, сам не зная зачем. Она лежала неподвижно, с бледным лицом, и мне казалось, что снег поглотит ее целиком, если я перестану. В голове билось только: «Она мертвая, мертвая, мертвая». Но я все равно снял пиджак и укрыл ее.

Не знаю точно, сколько я так возился. Рубашка была насквозь мокрой, от меня шел пар – на улице были крещенские морозы. Десять-пятнадцать минут, вряд ли дольше, но они показались мне вечностью, которую я прожил с мыслью, что не смог кого-то спасти.

Как выяснилось чуть позже, девочка вовсе не умерла, просто потеряла сознание от удара и повредила позвоночник. В больницу нас повезли на одной скорой. Все почему-то говорили мне, что я молодец и поступил храбро. А я трясся от холода и страха, хлюпал носом и мотал головой. Потому что ну не сделал я ничего храброго. Лучше бы сразу за учителем побежал.

Потом инцидент выставили как несчастный случай. Девочка, хоть и осталась жива и относительно цела, все равно получила некоторые ограничения по здоровью и перевелась в другую школу, а потом и вовсе уехала вместе с родителями. Я бы так и не узнал, что с ней сталось, если бы мы не поступили в один универ, где она стала старостой моей группы. И единственным, кого я мог назвать другом. Было так стыдно, что я забыл ее имя. Но эта история вдруг помогла мне вспомнить, нет, не его даже, а прозвище. Я всегда называл ее Элли, еще со школы, не помню почему.

Сам я после той истории подхватил воспаление легких и просидел на больничном почти месяц, а наша классная ушла на пенсию, якобы по собственному желанию. Те мальчишки, которые над всеми издевались? Ах да, с ними проводили беседы. Учителям показалось, что они перестали и «взялись за ум», но на самом деле они просто делали это реже и менее открыто.