Это удавалось, к сожалению, редко, обычно в то время, когда у отца был отпуск, который он всё равно загружал разными делами. Мы очень любили ездить вместе на велосипедах в окрестностях Раменского, Бронниц, недалеко от нашей дачи. Дальних поездок, к сожалению, было мало. За границей мы с ним были вместе единожды – в 1991 году в Ирландии. Это была поездка в составе большой группы школьников и студентов, организованная Фондом культуры. Отец тогда был за границей второй раз, а я впервые. Но и на него эта поездка произвела большое впечатление – он потом не раз ее вспоминал.
Обсуждали, конечно. Разных глубоких разговоров было, действительно, очень много, и отец всегда умел хорошо поддержать душевно: если испытываешь какие-то переживания, если плохо, тяжело, трудно, он в такие минуты мог очень хорошо посочувствовать, найти нужные слова.
А что касается веры, он воспитывал очень деликатно. Уже став взрослым, я понял, что он боялся, что нарочитое религиозное воспитание может отпугнуть ребенка от веры, от религии.
Он знал очень много случаев, когда ребенка водили на службу каждое воскресенье, и, как только он подрастал и получал возможность самостоятельно принимать решения, он бросал хождение в церковь, потому что его заставляли, для него это было вынужденным. Отец этого очень боялся. Поэтому никакого нарочитого религиозного воспитания дома никогда не было. Он брал меня на службы, но делал это изредка.
Какие-то вещи делал удивительно ненавязчиво – например, подарил мне детскую Библию, привезенную из Парижа, потом детскую Библию другого издательства, уже изданную в России, в Издательском отделе Московской патриархии. Потом подарил учебник Закона Божьего протоиерея Серафима Слободского – и я стал его самостоятельно читать, довольно много из него узнал. А потом как-то, когда мы с отцом вечером пили чай на кухне, он вдруг спросил меня, что такое «антиминс». И я ответил ровно теми словами, которые прочел в учебнике Слободского. Он неподдельно удивился и спросил, что такое «илитон». Этого я уже не знал – и он спокойно объяснил. В тот момент он понял, что его подарок пошел на пользу и что я его активно использую.
Мама – тоже человек верующий. Более того, она происходит из духовных. Ее дед – священник Митрофан Петровский – служил в Саратовской губернии, затем в Воронежской губернии, в Лисках; в 1930-е годы он погиб, был репрессирован. И прадед – отец Василий Смирнов – был священником Саратовской епархии. Он умер до революции, в 1908 году.
Отец всегда говорил, что молитва – это очень личное. Всегда ссылался на евангельские слова о том, что нужно молиться втайне, уйдя в свою комнату, закрыв дверь. Поэтому в его молитве никогда не было ничего нарочитого. Это была действительно закрытая сфера; но я знал, что молитва в его жизни имеет огромное значение!
Да, конечно. Последний раз он служил литургию Преждеосвященных даров в самом конце марта 2007 года. На ней я не был, но бывал довольно регулярно на его службах в последний год его жизни – и каждый раз видел, как ему тяжело, как трудно – он очень плохо себя чувствовал, – но служение литургии придавало ему силы, нередко в середине службы он буквально оживал.
У него было хроническое заболевание крови, которое поддавалось лечению, но очень сильно осложняло его жизнь, поэтому уже в 2000-е годы мы знали, что он болеет, что он плохо себя чувствует, что он устает больше, чем раньше, но, тем не менее, он продолжал служить. Но в последние месяцы жизни он уже не мог служить – у него была неизлечимая опухоль мозга, глиобластома, часть тела была парализована.
Конечно, видел. Да и многие видели в Косме длинные очереди. Они и теперь есть – к отцу Александру Борисову, к отцу Иоанну (Гуайте), к другим священникам.
Я видел, как отец исповедует во время детской литургии. Он относился к детям всегда очень тепло, очень дружелюбно. Было видно, что детям с ним легко.
В одном из фильмов об отце есть такие кадры – их случайно сняли, – как он исповедует в храме РДКБ женщину. Женщина рыдает, видно, что, скорее всего, это мать, потерявшая своего ребенка. И отец как-то очень тепло ее утешает…