Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии

Встречи с «Вестом» продолжались. Мне, честно говоря, все больше не нравилось ни его физическое состояние, ни психологический настрой. Он как-то сник и тоже вроде бы перестал торопиться в Мадрид, но мы тем не менее продолжали разрабатывать различные варианты и детали предстоящей поездки. Однажды «Вест» не вышел на очередную встречу. Не состоялась она и на другой день как «запасная». На третий день я, проверившись, позвонил из города по телефону ему домой, приготовив специально закодированный по сему случаю текст. Но меня не стали слушать. Грустный женский голос произнес в трубку: «Онореволе скоропостижно скончался вчера от обширного инфаркта миокарда. Похороны на римском кладбище Тестаччио».

Нет мест печальнее на земле, чем кладбища. Наверное, потому, что здесь пересыхают ручейки человеческих жизней и находится та последняя остановка, после которой не бывает уже ничего. Ничего, кроме истории. Пройдешь по любому городу мертвых, и эпитафии поведают о том, чего хотели и что сделали ушедшие из мира сего. Я не знаю, какую эпитафию высекли на памятнике «Веста», которого хоронили на небольшом римском кладбище Тестаччио, где покоятся вечным сном многие знаменитости. Но я знал, чего он хотел и чего не сделал в последние мгновения своей жизни. И может быть, к лучшему. Резидент категорически, но в очень мягкой форме запретил мне идти на похороны. «Засветишься, дорогой мой, — сказал он. — А сейчас это уже ни к чему».

Но я пошел. Было много народу и полиции. Я не стал подходить близко к месту траурного действа. А так, издалека, снял шляпу и поклонился низко до земли тому, кто был «Вестом». Защемило сердце. Я любил старика. Он чем-то напоминал мне моего отца, какой-то внутренней черточкой характера. Ну, а дело закрыли. О нем больше никто не вспоминал.

И вот сейчас думаю: может быть, я действительно струсил тогда? Но в общем-то я не трус. И в автомобильных авариях побывал, и стреляли в меня, и «наружка» хватала за задницу, и несколько раз собирал чемоданы, чтобы смотаться из Италии, ибо новый агент вел себя как «подстава» контрразведки. Нет, не трус. Но, может быть, подсознательно сработала вдолбленная в далеком детстве бабкой Авдотьей, постоянно таскавшей меня в церковь, заповедь «не убий». Я ее запомнил из всех других заповедей на всю жизнь, забыв о некоторых других.

А теперь перенесемся в год 1969-й… Я возвратился из Италии в Москву, и Первое главное управление КГБ оставило меня под «крышей» газеты «Известия» как перспективного «журналиста». Новый главный редактор газеты Лев Николаевич Толкунов, побывавший у меня в гостях на Апеннинах и даже написавший совместно со мной три больших очерка об итальянских делах, очень благоволит к бывшему собкору и даже назначает его заместителем редактора газеты по иностранному отделу. Но «контора» очень мешает мне работать. Я веду номер, а мне звонит шеф Пятого отдела или его заместитель и требует немедленно прибыть в «Детский мир», ибо пришла из Италии очередная шифроабракадабра, в которой никто не может разобраться. Или следует безоговорочное указание: немедленно на партсобрание отдела, или еще что… Ну, кому объяснишь, что ты подневольный кагэбешник, должен подчиняться приказу, хотя горит международная полоса. Я издергался вконец. Но кому пожалуешься?

Сижу однажды в кабинете, правлю очередную статью какого-то собственного корреспондента. Звонок по внутреннему телефону. Говорит помощник главного, мой друг, покойный Коля Иванов: «Леня, зайди срочно ко Льву Николаевичу». Вхожу в кабинет, Толкунов выходит, прихрамывая, из-за необъятного стола и садится напротив меня за длинную «заседа-тельницу» для членов редколлегии.

— Леонид Сергеевич, как у тебя (наедине он со мной на «ты») с французским?

— Это был мой основной язык в институте внешней торговли. В принципе, говорю, читаю, перевожу. Но итальянский знаю лучше.

— Итальянский не надо. Поедешь со мной в Женеву на международный симпозиум по средствам массовой информации?

— С удовольствием, но…

— «Но» уже устроено, через Международный отдел ЦК.

…Мы со Львом Николаевичем в Женеве. Я не буду рассказывать о симпозиуме, ибо это было очень скучно. Моя роль свелась к тому, что я с хорошим прононсом зачитал по бумажке какое-то заявление на французском языке, которое составили для Толкунова в Международном отделе ЦК. А потом были разные визиты. Один из них организовал я. Мы пошли в гости к местному заместителю резидента советской разведки, с которым я работал в Риме. Прием был по-западному скромным — с обилием выпивки и минимумом закусок. Льву Николаевичу мой коллега явно не понравился.

— Тусклый какой-то человечек и, видимо, очень жадный, — говорил он мне, когда мы прогуливались близ Женевского озера. — У вас все в КГБ такие жмоты?

— Нет, Лев Николаевич. Он просто очень изменился с римских времен. Видимо, здесь жизнь дороже, а денег платят меньше.

— Слушай, Леонид, — вдруг переменил тему главный, — а тебе не надоела твоя «контора»? Ведь ты же способный журналист, и мне докладывали, как тебя дергают с Дзержинки. Мотай-ка ты оттуда, пока не поздно…