Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии

Есть такая знаменитая улица, может быть, не очень красивая, но наверняка одна из самых зеленых и широких улиц итальянской столицы. Знаменита она тем, что здесь расположен шикарный особняк, который Бенито Муссолини в оные времена подарил своей любовнице Кларетте Петаччи, а после окончания войны в нем разместилось советское консульство. Имеется тут и небольшой скверик, великодушно названный Парком Паганини, хотя неизвестно, почему ему присвоили имя великого итальянского скрипача. Так он и называется:

Парк Паганини — с большой буквы. Но наша встреча с «Вестом» не здесь, потому что на противоположной стороне Номентаны, немного наискосок, — ворота нашего консульства…

На встречу я выезжаю в десять часов. Надо провериться, хотя мой зеленый «ситроен» — «лягушка», как его ласково называют римляне, — не редкость на улицах и благодаря стараниям моих итальянских друзей ходит под обычным римским номером. Но «наружка», то бишь наружное наблюдение местной контрразведки, время от времени сопровождает меня на предмет «профилактики». Я катаюсь по городу, заезжаю в супермаркет, где покупаю какую-нибудь ерунду по заданию жены, потом еду в старую часть Рима — там много узких переулков с поворотами, и автомобиль итальянской «наружки», если он крутится за тобой, легко обнаружить. Вроде все чисто. Есть еще один мною изобретенный и любопытный способ проверки. Выбираю широкую улицу и стараюсь ехать до ближайшего светофора так, чтобы попасть под желтый свет. Когда он переключается на красный, я рву из переднего ряда на полной скорости. Если никто не устремляется за мной — это еще одно подтверждение, что я чист. Итальянцы не любят платить штрафы, ну а мне в случае чего все компенсирует любимая редакция «Известий» или резидентура. Так, без хвоста, я подъезжаю к месту встречи, оставляю «ситроен» в укромном уголке, а сам иду не спеша пешочком еще метров восемьсот, с удовольствием вдыхая не очень загаженный здесь бензиновой гарью осенний воздух.

«Вест» сидел на скамейке с газетой «Аванти» в руках. По его горестно опущенным плечам я почувствовал, что случилось что-то неладное. Мы поздоровались, он обнял меня как-то по-отечески.

— Что-нибудь случилось, онореволе? (Так называют здесь членов парламента. — Л. К).

— Да, мой юный друг. К сожалению, случилось. Ты же знаешь, что меня одолевают всяческие хвори. Я практически не выходил из дома все это время, кроме визитов в клинику, разумеется. Посему ничего не принес тебе.

— Так чего же страшного, дорогой онореволе? Подождем, когда вы будете чувствовать себя получше, тем более что никаких экстраординарных событий на арене римского политического «Колизея» не происходит.

— Страшного вообще ничего нет в жизни, кроме смерти. А она, к сожалению, уже ходит за мной по пятам. Буду краток, мой юный друг. У меня обнаружили рак печени, и жить мне осталось от силы полгода. Это со всей откровенностью объявил старый друг, профессор-онколог. Мы всегда говорили друг другу только правду…

Я, наверное, сразу побледнел от неожиданной горестной вести. Мне так безумно жалко стало старика, что подступил комок к горлу. Агента нужно любить и беречь пуще глаза. Еще в разведшколе пенсионеры из внешней разведки, приезжавшие к нам на встречи, внушали одну и ту же заповедь: «Сам сгорай, а агента спасай». Я порывисто взял холодные тонкие руки «Веста» в свои.

— Онореволе, дорогой друг, может, это ошибка? Может, все обойдется?

— Нет, не ошибка. Подозрения существовали давно, но я все откладывал клиническое обследование. Не огорчайся, Леонида, — он грустно улыбнулся. — Надо быть философом. Еще великий Данте сказал, что «жизнь — это всего лишь быстрый бег к смерти». Да и потом, нужно ли ее бояться, старуху с косой? Кстати, еще один наш классик, но уже более современный, Джакомо Леопарди, успокоил человечество весьма кратким афоризмом: «Только два прекрасных момента существует в жизни — любовь и смерть». Любовь прошла, а вот перед смертью хотелось бы что-нибудь сделать для вас значительное…

— Простите, онореволе, — решил и я блеснуть своей эрудицией, — а вот я почему-то вспомнил старого циника Ницше. Он говорил, что «каждый день своей жизни нужно воспринимать так, как будто бы он первый и последний…»