Читаем Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии полностью

— Онореволе, поздравляю! Это колоссальный успех. Что касается вашего вопроса в отношении нашей стороны, то я полностью согласен с планом операции, и мы будем готовить ее с вами вдвоем. Необходимые средства для поездки и соответствующую компенсацию вам предоставят…

— Леонида, друг мой! Какие средства и какая компенсация?! Ведь я же очень не бедный человек. Ничего не нужно, кроме необходимого устройства и небольшой тренировки с ним… Впрочем, я был бы очень рад, если бы ты слетал со мной в Мадрид и подождал финала. Как считаешь?

У меня второй раз екнуло сердце… Резиденту нужно докладывать все или почти все, что касается оперативных дел, особенно столь экстраординарных. Утаиваются лишь романы с бабами и семейные неурядицы. Я дословно воспроизвел резиденту свой разговор с «Вестом» и его «скромное» пожелание. Резидент как-то сразу погрустнел. Он, в общем-то, хорошо относился ко мне, хотя и недолюбливал немного за «пижонство», «интеллигентность» и пристрастие к похабным анекдотам, от которых его коробило, хотя рассказывал их я, по-моему, мастерски, чем снискал уважение своих коллег, любивших посмеяться в грустные минуты.

— Сообщу в Центр срочно, Леонид Сергеевич. Вообще-то, конечно, риск большой и что-то мне не нравится в этой затее. Но Родина (он перешел на шутливый тон) тебя, конечно, не забудет… Так что продолжай интенсивно работать с «Вестом» и будь предельно внимателен к динамике его психического состояния.

Ответ из Центра пришел очень быстро. Резидент опять пересказал его, заглядывая в недоступную для меня шифротелеграмму:

— Центр согласен, чтобы ты сопровождал «Веста» в Мадрид. Ксиву тебе сделают на имя итальянского репортера через наши возможности. Устроишься в той же гостинице, что и «Вест»… И будешь ждать конца. Возьмешь какое-нибудь интервью — у нас там есть человек, который тебе поможет. Короче, дорогой Леня, вся ответственность ложится на тебя. Ты автор проекта и его исполнитель, понимаешь? Да, потребуется еще немного времени, чтобы подготовить техническое снаряжение и документы. Так что ты мягко сдерживай порывы агента.

…Мои встречи с «Вестом» участились. Он пребывал постоянно в сильном нервном напряжении и таял буквально на моих глазах. Только на посеревшем лице горели лихорадочным огнем глаза. Потом меня смутило еще одно обстоятельство. Мой агент вдруг ударился в воспоминания, много рассказывал о Франко, об их юношеской дружбе, и где-то в его словах я начал улавливать нотки какой-то скрытой симпатии, перемешанной с юмором, к молодому Франсиско…

После одной из встреч, мучаясь одинокой бессонницей в своей корпунктовской спальне (жена находилась в Москве по семейным делам), я вдруг с необыкновенной ясностью представил такую вот картину.

Мы с «Вестом» благополучно, преодолев все сложности, прилетаем в Мадрид и устраиваемся в гостинице. Мой агент назначает встречу с каудильо, а я остаюсь в номере и, включив телевизор, жду экстренного правительственного сообщения. А в шикарном кабинете Франко, встав из-за стола, обнимает своего давнего друга, может быть, даже со слезами на глазах. Сердце «Веста» не выдерживает, он тоже плачет и говорит: «Дорогой Франсиско, прости меня, грешного, что приехал к тебе со злодейскими намерениями. В отеле «Виктория» сидит под личиной итальянского корреспондента один мудак из советской разведки и ждет, когда я выстрелю в тебя из этой авторучки. Кстати, возьми ее себе на память…» Видение было настолько ясным, что я с самого утра, не передав в родную газету обязательной информации, ринулся к резиденту. Он внимательно выслушал мой не очень связный монолог.

— А ты не струсил, Леонид Сергеевич?

— Нет, шеф. В разведку идут работать не для того, чтобы разводить цыплят. Я готов ко всему, меня ничего не пугает. Но представляете, какой разразится скандал, если сработает мой сценарий. И как пострадает авторитет не только нашей службы, но и государства. Уж лучше тогда я поеду один с «бомбой» для диктатора.

— Не говори глупостей, Леонид. Дело очень серьезное, и твои соображения заслуживают самого пристального внимания. Я срочно запрошу начальство. Завтра приезжай с утра.

Ответ из Центра пришел. Я это понял сразу по выражению глаз моего шефа, когда назавтра явился к нему.

— В общем, Леонид Сергеевич, последнее слово за тобой. Никаких претензий к тебе не будет. Советуют не спешить, еще раз все взвесить и, самое главное, не ошибиться в оценке душевного состояния «Веста» и его здоровья, естественно. Докладывай мне все, что еще надумаешь, в любое время суток.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное