Разжигая пламя

Девчонка опасна для него. Странно, что Восемьдесят Третья не понимает таких очевидных вещей. Просто нужно не забывать, кто он на самом деле, и всё встанет на свои места, и все ответы давно уже в голове, а советы других только сбивают с толку, путают.

«Шла бы ты в жопу со своими наставлениями!» — Харо сплюнул и уже собрался вернуться к активному созерцанию потолка, лёжа на койке, как внезапно двери казармы распахнулись.

Глаза, привыкшие к полумраку, резанул яркий свет. Он недовольно оскалился, глядя на кучку львов с револьверами наготове.

— Слушай сюда, выродки! — крикнул один из них, стараясь придать своему виду пущей грозности, но на последнем слове голос предательски сломался, сделавшись писклявым, как у малолетней девчонки. От неожиданного конфуза стражник запнулся, обвёл казарму смущённым взглядом и прочистил горло. — Всем на выход. Пошевеливайтесь.

— Как прикажете, господин, — донёсся позади голос Слая.

«Господин» у него вышло точь-в-точь пискляво, как и у гвардейца, что вызвало бурное ржание соратников.

Один из львов хохотнул, но тут же пристыжённо потупился под тяжёлым взглядом старшего.

Стражники молча посторонились, пропуская осквернённых. Харо, дождавшись, пока глаза полностью адаптируются к солнечному свету, вышел последним.

На тренировочной площадке уже дожидались с два десятка львов, в центре стоял начальник гвардейцев и нетерпеливо наматывал кнут на руку.

— Осквернённые, стройся! — рявкнул он, усмехаясь в ус чему-то своему.

Харо вклинился рядом с Восемьдесят Третьей, пропустив мимо ушей недовольное ворчание Двести Тридцать Четвёртого:

— Ты же сказала, что отмазала Морока.

— Это не за ним, — небрежно бросила та, не сводя глаз с начальника гвардейцев.

— В смысле?

— Я здесь старшая, мне и отвечать, — Восемьдесят Третья задумчиво посмотрела на него.

— Месмерита тебе лысого в зад, подруга! — он шагнул из строя, но Восемьдесят Третья схватила его за рукав и потянула назад.

— Уймись, придурок! Я для себя это делаю, старый долг возвращаю.

Харо собрался возразить, но начальник гвардейцев зычно гаркнул, призывая к тишине:

— В связи с последними событиями стало известно, что среди вас есть те, кто недобросовестно выполняет свои обязанности. Ваш господин очень недоволен вами, осквернённые. Будь я на его месте — перевешал бы всех на Площади Позора в назидание другим, но Его Величество слишком великодушен, и как бы я ни считал наказание чересчур мягким, вынужден подчиниться его приказу.

Харо стиснул зубы: хрена себе великодушие — отходить кнутом до полусмерти. Придёт день, тварь, и ты сам узнаешь истинное великодушие осквернённых.

Начальник королевской гвардии медленно обвёл всех взглядом:

— Номер восемьдесят три, выйти из строя!

Старшая немедля выполнила приказ, остановившись в нескольких шагах от своего палача, уже готового провести экзекуцию.

— Раздевайся и на колени, — приказал начальник.

В Терсентуме порка была самым ходовым наказанием, позорным, унизительным. Конечно, хлестали не слишком усердно, но чтобы запомнилось, и надолго. Страх и боль — лучшие средства контроля, как нередко повторял Керс.

Полностью оголив торс, Восемьдесят Третья повернулась спиной к палачу и опустилась на колени.

Среди львов прошлась волна одобрения, пошлые свисты:

«Хорошие сиськи!»

«Я б помял…»

Начальник гвардейцев замахнулся. Звонко щёлкнул хлыст, рассекая воздух, и изящным мазком оставил после себя на коже тонкую полосу. Десятки пар глаз свободных упивались кровью, медленно проступающей из ровной длинной раны. Смотрящие впитывали в себя боль, наслаждаясь запахом металла, торжествовали, как вороны над поверженной жертвой в предвкушении пира. Они жадно алкали криков, стенаний, мучений, но назло всем Восемьдесят Третья не издала ни звука, даже почти не шелохнулась. Лицо она спрятала от взглядов соратников — вдруг выдаст свою слабость, стыдно.

Девять… Восемь… Семь…

Один за другим на её спину опускались удары, оставляя после себя багровые линии. Кровь наполняла их, орошала, разливалась тягучими потоками, стекала тонкими струйками, тянулась к пылающему болезненным зноем песку, который бесследно поглощал алые брызги, требуя ещё и ещё.

Шесть… Пять… Четыре…

Старшая не выдержала, упала на руки, впилась пальцами в песок.

Харо чувствовал её. Каждый удар принимал на себя: слишком подпустил чужую боль, которая по справедливости предназначалась ему одному. Он знал её муки, он хотел их забрать себе, проклинал себя за беспомощность, за то, что не ослушался приказа.

Три… Два… Один…

Под восторженные возгласы стражников палач с усмешкой на губах отшвырнул окровавленный хлыст:

— Это то, что ждёт любого из вас за пренебрежение службой!

Молниеносным движением он выхватил револьвер из кобуры, взвёл курок:

— А это будет с каждым, кто посмеет пойти против своего господина.

Выстрел эхом разнёсся по замку, вольной птицей взмыл ввысь, оставив на земле мёртвую тишину.

Безжизненное тело упало лицом в песок. Агония, как последнее дыхание, волной прошлась по плоти. Тонкие пальцы, ещё минуту назад впивавшиеся в песок, задёргались в бессмысленном порыве.