Реальность сердца

— Андреас, еще слово, и вы пожалеете, что не родились глухонемым. Оба — вон. Двое ровесников поднялись, всем видом выражая несогласие, и в ногу двинулись к двери, даже спинами ухитряясь показать, как они возмущены. Саннио прикусил губу, чтоб не улыбнуться. С Андреасом он за последние дни сдружился. У них оказалось удивительно много общего. Эллонский сирота, после приюта попавший в ученики к мэтру Беранже, был приучен держаться тише воды, ниже травы, а потом на него свалилась неожиданная — и нежданная вовсе — милость. В господина Гоэллона ученик лекаря вцепился, как утопающий в соломинку, и как только выдавалась оказия, задавал ему десятки вопросов о допустимом и недопустимом. Нашлись и другие темы для задушевных вечерних бесед. Андреас был не только старательным, но и способным, жадным до знаний и Саннио с удовольствием делился с ним всем, что узнал от дяди; до разговоров с учеником-владетелем он и сам не подозревал, сколько герцог Гоэллон ухитрился в него вложить разнообразных полезных сведений. Пожалуй, знаний у него и у Андреаса, учившегося с тринадцати лет, было вровень, хотя Саннио почти ничего не умел делать своими руками, у нового приятеля же практики было вдоволь. Тихий юноша с пепельными волосами, худым костистым лицом и привычкой притворяться предметом мебели на первый взгляд казался слабым и едва ли не безвольным; шуток он боялся и отчаянно робел, никогда не повышал голос, старался угодить всем, с кем беседовал. Тем не менее, через пару дней Саннио с изумлением понял, что под тусклыми мягкими перышками «воробушка» прячутся железная воля и ледяная выдержка. При этом Андреас был удивительно добрым, а то, что поначалу казалось угодливостью, оказалось на редкость терпеливой доброжелательностью ко всем и каждому. У него хватало терпения даже на герцога Алларэ. Там, где многоопытный, но вспыльчивый и упрямый мэтр Беранже наливался багровым румянцем и судорожно давился словами, ученик мягко улыбался и тихо, едва ли не шепотом, просил. Очень вежливо — и с непоколебимой настойчивостью. Реми, волчьим рыком разгонявший всех, кто осмеливался ему противоречить, готовый спорить до тех пор, пока собеседник не устанет, выливая на любого «нахала» ведра сарказма, перед этой тихой кротостью пасовал. Почти всегда.

— Изверги, — прокомментировал изгнание двух самых верных своих компаньонов герцог Алларэ. — Вся ваша порода такова.

— Мы, кажется, не родственники?

— Все, кто начинает изучать медицину, становятся братьями. По духу, а это хуже, чем по крови. И вы такой же, и дядя ваш… У вас один девиз на всех — «Нельзя!».

— Выжить в Шенноре и умереть, не послушав лекаря — это… пошло.

— Что-что вы сказали? Пошло? Алессандр, вы портитесь на глазах! Весной вы тряслись, как мышь под метлой, и боялись при мне рот открыть, а что теперь?

— У меня был достойный учитель. — К подобным пикировкам юноша уже привык, кажется, Реми они развлекали.

— На кого же вы намекаете?

— Я не намекаю, я выражаю вам свою благодарность за уроки злословия.

— Нахал!

— Рад быть полезным вашей милости! Герцог Алларэ расхохотался, и Саннио обрадовался, услышав, что смех уже не переходит в долгий приступ кашля. Почти две седмицы неустанных забот лекаря и Андреаса дали свои плоды, да и легендарное здоровье алларцев оказалось сущей правдой: Реми поправлялся на глазах. Впрочем, легче от этого не стало никому, даже самому зеленоглазому герцогу. Прошла лихорадка, сходило на нет воспаление в легких, и уже почти не досаждали пациенту непрестанные головные боли — и тем яснее ему становилась собственная беспомощность.

Обе кисти по-прежнему пребывали в оковах тугих повязок, и мэтр Беранже не мог пообещать ничего утешительного.

— Вам раздробили все суставы и более половины костей, и произошло это задолго до того, как вы попали ко мне. Я лекарь, но не чудотворец. Вы сможете держать в руках кружку, одеваться без посторонней помощи, но не более того, — подвел он итог очередному осмотру. — Куда лучше, чем я мог надеяться. И этому вам придется долго учиться. Тогда Реми ничего не сказал — только с вызовом улыбнулся и вскинул голову, — но Саннио не раз и не два подмечал, как он прикусывает губу, прежде чем обратиться за помощью к любому из окружающих. Юноша передергивался, представляя на его месте себя. Если ради любого пустяка, ради любой привычной мелочи, еще вчера доступной без малейших раздумий, приходится кого-то просить — недолго и с ума сойти. Что тут можно сделать, что сказать, как помочь, молодой человек попросту не знал. Ему самому было бы легче, сделай окружающие вид, что ничего вовсе не происходит. Только — без утешений, сочувствий, разговоров о том, что могло бы быть и хуже… Лучше честное молчание, чем подобные глупости.

— Сокровище, о чем вы так глубоко задумались?

— Ни о чем, — соврал Саннио. — Просто устал. Реми недовольно дернул щекой; точеное лицо, на которое уже вернулся здоровый румянец, теперь всегда казалось строгим и жестким, и даже улыбка не освещала его, как раньше — скользила по губам, не более того.