Речи

(XXXVII, 79) Но Сестий даже после этого не постарался обеспечить себя охраной из своих сторонников, чтобы в безопасности выполнять свои должностные обязанности на форуме и ведать делами государства. И вот, будучи уверен в неприкосновенности трибуна, считая себя огражденным священными законами не только от насилия и меча, но даже и от оскорбления словами и от вмешательства во время произнесения речи, он пришел в храм Кастора и заявил консулу[1672]

о неблагоприятных знамениях, как вдруг хорошо знакомый нам сброд Клодия, уже не раз выходивший победителем из резни граждан, поднял крик, разъярился и напал на него; на безоружного и застигнутого врасплох трибуна одни набросились с мечами в руках, другие — с кольями из ограды

[1673]

и с дубинами. Получив много ран, ослабевший и исколотый Сестий упал бездыханный и спасся от смерти только благодаря тому, что его сочли мертвым. Видя его лежащим и израненным, испускающим дух, бледным и умирающим, они, наконец, перестали его колоть — скорее ввиду усталости и по ошибке, чем проявив сострадание и опомнившись. (80) И Сестия привлекают к суду за насильственные действия? Почему же? Потому, что он остался жив. Но это не его вина: недоставало последнего удара; если бы добавили его, Сестий испустил бы дух. Обвиняй Лентидия: он нанес удар неудачно. Ругай Тиция, сабинянина из Реаты, за то, что он так необдуманно воскликнул: «Убит!» Но почему ты обвиняешь самого Публия Сестия? Разве он отступил перед мечами, разве он отбивался, разве он, как это обычно велят гладиаторам, не принял удары мечом?[1674]