Речи

(XIV, 36) Не хватает только того, чтобы для Клодия теперь послужили оправданием его характер и образ жизни, а Милону это самое было вменено в вину. «Клодий никогда не прибегал к насилию, Милон — всегда». Как? Когда я, к прискорбию вашему, судьи, покидал Рим[2136], разве я боялся суда, а не рабов, не оружия, не насилия? Разве могло быть законным мое восстановление в правах, если бы мое удаление не было незаконным? Клодий, правда, привлек меня к суду[2137], предложил наложить на меня пеню, предъявил мне обвинение в государственном преступлении, и, конечно, мне следовало бояться суда, словно речь шла о каком-то грязном деле, притом касавшемся меня одного, а не о славном деянии, касавшемся вас всех. Но ради собственного благополучия подставлять своих сограждан, которых я спас своей мудростью и ценой опасностей, под удары оружия рабов, нищих граждан и злоумышленников я не захотел. (37) Ведь я видел, видел, что еще немного — и самого́ присутствующего здесь Квинта Гортенсия[2138], светило и украшение государства, умертвили бы собравшиеся рабы, когда он поддерживал меня. В этой свалке так избили сопровождавшего его сенатора Гая Вибиена, честнейшего мужа, что он скончался. А впоследствии когда бездействовал кинжал Клодия, некогда полученный им от Катилины? Это он был занесен над нами; это ему не позволил я поразить вас из-за меня; это он подстерегал Помпея; это он убийством Папирия запятнал нашу Аппиеву дорогу, памятник, носящий имя Аппия; это он же после долгого промежутка времени снова был направлен против меня; как раз недавно он, как вы знаете, чуть было не убил меня около Регии

[2139]. (38) Что похожего сделал Милон? Ведь он прибегал к силе только для того, чтобы Публий Клодий — коль скоро не было возможности привлечь его к суду — не захватил насильственно власти в государстве. Если бы Милон хотел убить Клодия, то сколько раз ему представлялся для этого удобный случай и какой прекрасный! Разве он не мог с полным правом отомстить ему за себя, защищая свой дом и богов-пенатов, когда Клодий его осаждал?[2140] Разве он не мог убить Клодия, когда был ранен выдающийся гражданин и храбрейший муж, его коллега Публий Сестий?[2141] Разве он не мог убить его, когда был прогнан честнейший муж Квинт Фабриций[2142]

, вносивший закон о моем возвращении, после жесточайшей резни на форуме? Разве он не мог это сделать, когда был осажден дом справедливейшего и храбрейшего претора Луция Цецилия?[2143] Или в тот день, когда обо мне был внесен закон[2144] и когда сбежалась вся Италия, взволнованная моим восстановлением в правах? В ту пору все охотно признали бы это славным деянием, так что, даже если бы это совершил Милон, все граждане приписали бы эту заслугу себе. (XV, 39) А какое это было время! Прославленный и храбрейший консул, недруг Клодию, [Публий Лентул,] хотел покарать Клодия за его злодеяния, бороться за сенат, защищать ваши решения, оберегать всеобщее согласие, восстановить меня в гражданских правах; семеро преторов[2145], восемь народных трибунов

[2146] были противниками Клодия, а моими защитниками; Гней Помпей, зачинатель и руководитель дела моего возвращения, был врагом Клодию; ведь это его убедительнейшему и почетнейшему предложению о моем избавлении последовал весь сенат; ведь это он убедил римский народ; ведь это он, издавая в Капуе[2147] постановление насчет меня, сам подал всей Италии, жаждавшей его заступничества за меня и умолявшей его о нем, знак поспешить в Рим для моего восстановления в правах; наконец, ненависть всех граждан к Клодию разгоралась от тоски по мне, так что если бы кто-нибудь убил его тогда, то все дело шло бы не о безнаказанности для убийцы, а о его награждении. (40) Несмотря на это, Милон сдержался и вызывал Публия Клодия в суд дважды[2148], к насилию же не призывал никогда. Далее, когда Милон стал частным лицом[2149]

и Публий Клодий его обвинял в суде перед народом, причем было произведено нападение на Гнея Помпея[2150], произносившего речь в защиту Милона, какой тогда был, уже не говорю — удобный случай, нет, даже достаточный повод уничтожить Публия Клодия! А недавно, когда Марк Антоний[2151] подал всем честным людям великую надежду на избавление и этот знатный юноша смело взял на себя важное государственное дело и уже держал этого дикого зверя, уклонявшегося от петель суда, запутавшимся в тенетах, — бессмертные боги! — какой это был повод, какой подходящий случай! Когда Публий Клодий, убегая, укрылся в потемках на лестнице[2152], разве трудно было Милону уничтожить эту пагубу, не возбудив к себе ненависти, а Марку Антонию доставив величайшую славу? (41) Сколько раз представлялась такая возможность на поле во время выборов, например, когда Клодий вломился в ограду[2153], велел обнажить мечи и бросать камни, а затем, устрашенный выражением лица Милона, внезапно бежал к Тибру, а вы и все честные люди возносили мольбы о том, чтобы Милон, наконец, решился проявить свою доблесть!