Речи

(XXXVII, 101) На Милона мои слезы не действуют. Он обладает необычайной силой духа; по его мнению, изгнание там, где нет места для доблести; смерть — естественный конец бытия, а не кара. Пусть он остается верен тем убеждениям, с какими родился. А вы, судьи? Каковы же ваши намерения? Память о Милоне вы сохраните, а его самого изгоните? И найдется ли какое-либо иное место на земле, которое будет более достойно принять эту доблесть, чем то, которое его породило?[2226]

Вас призываю я, вас, храбрейшие мужи, пролившие много своей крови в защиту государства! Вас, центурионы, призываю я в минуту опасности, угрожающей непобедимому мужу и гражданину, и вас, солдаты! Неужели в то время, когда вы являетесь не только зрителями, но и вооруженными защитниками этого суда, эта столь великая доблесть будет изгнана из этого города, удалена за его пределы, выброшена? (102) О, как я жалок! О, как я несчастен! Возвратить меня в отечество, Милон, ты смог при посредстве этих вот людей, а я сохранить тебя в отечестве при их посредстве не могу? Что отвечу я своим детям, которые считают тебя вторым отцом? Что отвечу тебе, брат Квинт, которого теперь здесь нет[2227]

, тебе, разделявшему мою печальную участь? Что я не смог спасти Милона при посредстве тех же людей, при чьем посредстве он спас нас? И в каком деле я не сумел этого добиться? В том, которое по сердцу всем народам. И от кого я не сумел этого добиться? От тех, кому смерть Публия Клодия доставила успокоение. При чьем предстательстве? При моем. (103) Какое же тяжкое преступление совершил я, судьи, или какой тяжкий проступок допустил, когда я выследил и раскрыл, воочию показал и уничтожил угрозу всеобщей гибели? И на меня и на моих родных все страдания изливаются из этого источника. Зачем вы захотели, чтобы я был возвращен из изгнания? Для того ли, чтобы у меня на глазах изгоняли тех людей, при чьем посредстве я был восстановлен в правах? Заклинаю вас, не допускайте, чтобы возвращение было для меня горше, чем был самый отъезд; ибо как я могу считать себя восстановленным в правах, если меня разлучают с теми, при чьей помощи я был восстановлен?

(XXXVIII) О, пусть бы по воле бессмертных богов — прости мне, отчизна, что я говорю это; боюсь, что совершаю преступление против тебя, говоря в ущерб тебе то, что я говорю в защиту Милона, исполняя свой долг, — пусть бы Публий Клодий, не говорю уже — был жив, но даже был претором, консулом, диктатором, но только бы мне не видеть этого зрелища! (104) О, бессмертные боги! О, храбрый муж, которого вы, судьи, должны спасти! «Вовсе нет, вовсе нет, — говорит Милон, — наоборот, пусть Клодий несет заслуженную им кару; а я, если это необходимо, готов подвергнуться незаслуженной». И этот вот муж, родившийся для отечества, умрет где-то в другом месте, а не в отечестве или, по крайней мере, не за отечество? Памятники его мужества вы сохраните, но потерпите ли вы, чтобы в Италии не нашлось места для его могилы? Неужели кто-нибудь решится изгнать из этого города своим приговором Милона, которого, если он будет изгнан вами, все города призовут к себе? (105) О, как счастлива будет та страна, которая примет этого мужа! О, как неблагодарна будет наша страна, если она его изгонит, как несчастна, если она его потеряет! Но закончу: от слез я уже не в силах говорить, а Милон не велит, защищая его, прибегать к слезам. Умоляю и заклинаю вас, судьи, при голосовании смело следуйте своему мнению. Доблесть, справедливость, добросовестность вашу, поверьте мне, всецело одобрит тот человек, который, выбирая судей, избрал всех самых честных, самых мудрых и самых смелых.

23. Речь по поводу возвращения Mарка Клавдия Марцелла

[В сенате, начало сентября 46 г. до н. э.]