Редберн: его первое плавание

ручками, нетерпеливо занятых поглощением пищи; большой лист кактуса или подгузник, свисающий с ветви, и волчица, смотрящая совсем как одна из безрогих коров со скотного двора; работа была издана «Привилегией суверенного понтифика». Был также оправленный в бархат старинный том в медных зажимах, называемый «Проводник по Голландии» с пластиной с изображением здания Парламента, а также почтенная «Картина Лондона», изобилующая картинками собора Святого Павла, Монумента, Темпл-Бара, района Гайд-парка, конной гвардии, адмиралтейства, Чаринг-Кросса и моста Воксхолл. Кроме того, была большая книга в пыльном жёлтом переплёте, напоминающем одну из обшитых панелями дверей почтовой кареты, и прилагаемый к ней тщательно продуманный титульный лист, полностью расцвеченный в стиле щёлкающего кнута для четвёрки лошадей, названная, в частности, «Большие дороги, прямые и пересекающиеся, по всей Англии и Уэльсу от границ, установленных по приказу министра почт Его Величества». Эта работа описывала города, рынки, городки и городские агломерации и те места, в которых проводятся выездные сессии суда присяжных, и сообщала о времени прибытия туда почты и отъезда из каждого из них; описывала гостиницы в столице, от которых отсчитываются расстояния, и гостиницы в стране, на которых меняют почтовых лошадей и экипажи; описывала дворянские и господские поместья, расположенные возле дорог, карты окрестностей Лондона, Бата, Брайтона и Маргита». Она была посвящена «Благородного происхождения графам Честерфилду и Лестеру премного обязанным их Светлостям послушным и подобострастным слугой Джоном Гэри, 1798». Ещё одна зелёная брошюра с девизом от Вёрджила и витиеватым гербом на обложке, похожая на план Критского лабиринта под названием «Описание Йорка с памятниками его старины и общественными зданиями, особенно собором, выбранными с большим трудом из большинства подлинных отчётов». Ещё один маленький схоластического вида том в классическом пергаментном креплении с фронтисписом, одновременно представляющим башни и башенки Королевского колледжа и великолепный собор Святой Троицы в Эли, пусть и на географической протяжённости в шестнадцать миль под названием «Кембриджский гид: колледжи, залы, библиотеки и музеи с городскими и университетскими церемониями и небольшое описание собора Святой Троицы». Ещё имелась брошюра с японской обложкой, где была напечатана беспорядочная группа похожих на пагоды строений, в точности представлявшая «Северную, или Великую границу Бленема» под названием «Описание Бленема, резиденции Его Светлости герцога Мальборо, содержащая полный отчёт о картинах, гобеленах и мебели: живописный тур по садам и паркам, и основное описание известной китайской галереи, в шести частях, эссе о пейзажном озеленении, украшенное видом на дворец, и новый и изящный план Большого парка». И, наконец, был том, названный «КАРТИНА ЛИВЕРПУЛЯ». Это была любопытная и замечательная книга, и из-за множества нежных воспоминаний, связанных с ней, я хотел бы увековечить её, если бы мог.

Но позвольте мне отойти от её святости и нарисовать её, если можно, по-живому.

Поскольку теперь я задерживаюсь на томе, туда и сюда переворачивая страницы, столь дорогие моему детству, – это те самые страницы, изображающие места, где годы и годы назад находился мой отец и был среди тех самых сцен, что здесь описаны, – то какая же мягкая, приятная печаль крадётся по мне, и как я таю в прошлом и забываюсь!

Дорогие книги! Я продам своего Шекспира и даже пожертвую своей старой картиной Хогарта в четверть листа, прежде чем расстанусь с вами. Да я сам устрою аукцион, прежде чем пошлю вас на аукционную бойню. Я буду, мои возлюбленные – старые семейные реликвии, каковыми вы и являетесь, медленно пропускать вас лист за листом и букву за буквой, и для вас где-нибудь найдётся аккуратная полка, в то время как для меня не сыщется даже скамьи.

По размеру это то, что продавцы книг называют «в восемнадцатую долю листа», в зелёном сафьяновом переплёте, который с самого раннего моего воспоминания был просмотрен и со временем запятнан, углы помечены красным, как небольшие треуголки, и некий неизвестный варвар-гот оставил неизлечимую рану на спине. Снаружи нет никакой надписи, поэтому тому, кто лениво бродит вокруг моих скромных полок, редко взбредёт в голову открыть неизвестную маленькую зелёную книжку. Там она и стоит день за днём, неделя за неделей, год за годом, и никто, кроме меня, не смотрит её. Но я восполняю такое пренебрежение своей большой личной любовью к ней.

Но давайте откроем книгу.

Что это за каракули на форзацах? Кто этот неисправимый ученик учителя чистописания, побывавший здесь? Что это за рисовальщик диких животных и осыпающихся воздушных замков? Ах, нет! Это всё неотъемлемая часть драгоценной книги, которая пришла для того, чтобы стать для меня сокровищем.

Некоторые каракули – мои собственные, и как поэты пишут свои подростковые сонеты, так и я смог написать под этой лошадью: «Написана в возрасте трёх лет», – и под этим автографом: «Выполнено в возрасте восьми лет».