Регентство. Людовик XV и его двор

Мало-помалу, впрочем, по мере того как кардинал де Флёри присваивал себе королевскую власть, он привык присваивать себе и присущие ей исключительные права. Он устроил у себя малый отход ко сну, что выглядело крайне нелепо. Каждый вечер весь двор — дворяне и простолюдины, бездельники и люди деловые — толпились у его дверей, ожидая часа, когда кардинал соизволит отойти ко сну. Кардинал входил в свой кабинет, после чего двери распахивались, чтобы все зрители могли присутствовать на всех этапах его ночного туалета. Таким образом, все видели, как кардинал надевает сначала ночную рубашку, а затем довольно непритязательный халат и расчесывает свои седые волосы, изрядно поредевшие с годами. И тогда, среди почтительнейшей тишины, все слушали его рассказы о новостях дня, сдобренные более или менее удачными остротами, которые почти всегда свидетельствовали об ограниченности его ума, но неизменно вызывали аплодисменты у льстивых присутствующих.

Людовик XV взирал на все это с досадой, но с терпением. Он находился в положении благочестивых наследников, выплачивающих старику, который никак не может умереть, обременительную для них пожизненную ренту. Он ждал.

Королева, напомним, находилась в весьма плохих отношениях с кардиналом, по вине которого она испытывала недостаток во всем и который не оказывал ни малейшего уважения ее желаниям. Как-то раз она превозмогла свою нелюбовь обращаться к кому-либо с просьбами и, поскольку ей хотелось добиться должности ротного командира для офицера, пользовавшегося ее покровительством, вначале обратилась со своим ходатайством к г-ну д’Анжервилье, военному министру, который отослал ее к г-ну де Флёри. Однако г-н де Флёри, по своей привычке, отказал королеве в ее просьбе, воспользовавшись настолько неуклюжими доводами, что у доброй принцессы, при всем ее христианском смирении, недостало сил дойти в своей покорности до конца и она пожаловалась королю.

— Ах, сударыня! Почему вы не поступаете так, как я? — ответил ей Людовик XV. — Я никогда ничего не прошу у подобных людей.

И в самом деле, Людовик XV воспринимал себя, как опального принца крови, не имеющего никакого влияния при дворе, и нередко оказывался настолько ничем не занятым, что в одно прекрасное утро неожиданно изъявил желание заняться обойным ремеслом. Господин де Жевр, находившийся в это время при короле, на лету подхватил его порыв. Он немедленно отправил в Париж курьера, и тот, возвратившись через два часа, привез материю, нитки и иголки.

Король тотчас же принялся за работу и — настолько велико было его рвение! — начал обивать четыре стула одновременно; это дало г-ну де Жевру повод сказать:

— Государь, ваш прадед, Людовик Четырнадцатый, никогда не занимался более чем двумя королевскими седалищами одновременно, а вы начали с четырех. Осторожнее!

Фавор г-на де Жевра достиг апогея в связи с обойным ремеслом и в связи с этой шуткой.

Тем временем, хотя в Европе и Франции царил мир и никаких причин для бедствий не предвиделось, Франция слабела и чахла; казалось, что она состарилась за прожитые ее века так же, как ее восьмидесятилетний министр состарился за прожитые им годы. Провинции Мен, Ангумуа, Верхний Пуату, Перигор, Орлеане и Берри, то есть самые богатые во Франции, были поражены своего рода изнурительной лихорадкой, которая подтачивала их.

Этой изнурительной лихорадкой была подать, подать, вытягивавшая из их жил чистейшее золото, золото, эту кровь наций, которую, словно мрачный вампир, высасывало правительство.

Даже Нормандия, этот превосходный край, изнемогал от притеснений со стороны откупщиков. Все испольщики были разорены, и найти других не представлялось возможным. Крупным землевладельцам приходилось привлекать лакеев для возделывания своих земель.

Господин Тюрго, купеческий старшина, одним из первых забил тревогу и начал во всеуслышание жаловаться. Господин де Арле, интендант Парижа, запретил проводить ремонт дорог посредством барщины. Епископ Ле-Мана на короткое время приехал из своей епархии в Версаль исключительно для того, чтобы сказать, что в его епархии все умирают от голода. Наконец, герцог Орлеанский принес в королевский совет кусок хлеба из папоротника, добытый для него графом д'Аржансоном, и, положив его на стол перед королем, промолвил:

— Государь, вот чем питаются ваши подданные.

Епископ Шартрский тоже приехал в Версаль и во время утреннего выхода короля выступил там с необычайно смелой речью, а за обедом у королевы, когда король стал расспрашивать его о положении дел во вверенной ему епархии, ответил, что там царствует голод и усиливается падеж скота, что люди едят траву, как бараны, и что после этой нищеты, которая затронула пока только простой народ, придет мор, который коснется всех.

Королева предложила ему сто луидоров для бедных, но он отказался взять это подаяние.

— Берегите ваши деньги, ваше величество, — сказал он. — Вот когда иссякнут финансы короля и закончатся мои собственные средства, вы поможете несчастным прихожанам моей епархии, если у вас что-нибудь останется к тому времени.