Рейд на Сан и Вислу

— Это правда, что вы воюете здесь за какую–то самостийную Армению? — спросил Давид Бакрадзе.

Они переглядываются, затем, отбросив всякое подобие военной выправки, подходят к Давиду и начинают размахивать руками. Все трое говорят сразу, перемежая русские фразы какими–то не то армянскими, не то грузинскими словами. Мы с комиссаром молча ждем, пока кавказцы договорятся между собой. Петя Брайко стоит в стороне довольный; улыбается, но без обычного ехидства.

Лицо Давида постепенно добреет, и он, выступив вперед, говорит, уже обращаясь к нам:

— Нет! Это наши ребята. А я было насторожился — кто они? От моря и до моря?! Сижу, думаю, голову ломаю: откуда здесь, возле Западного Буга и Вислы, могут появиться такие персонажи из прошлого? Думал прямо поставить вопрос: вы кто такие? Дашнаки? Маузеристы? Армянские националисты? Меньшевики? Муссаватисты? Басмачи, может быть?.. А они, оказывается, совсем иной народ. Вроде ничего ребята. Я даже согласен взять их всех к себе в батальон…

— Черта лысого! — выскакивает как–то по–петушиному Брайко, но под строгим взглядом Солдатенко осекается и переходит на более сдержанный тон: — Погодите, товарищ Бакрадзе. Они не к вам в батальон пришли. У нас так не водится.

В соединении существовал неписаный закон, по которому все пришедшие к нам, а также военнопленные, отбитые у врага, поступали на службу в то подразделение, которое их первым встретило.

— Ничего не имею против… товарищ Брр'oйко. Х–ха! Можете оформлять их по всем правилам.

— Погодите, — остановил я комбатов. — Мы с замполитом еще не кончили беседу с новыми товарищами. Надо все же расспросить и выяснить, когда и где они попали в плен, как очутились на свободе. А вы, товарищ Брайко, повнимательнее слушайте. Вам с ними работать.

Давид быстро заговорил с ними, добровольно взяв на себя роль посредника. Разговор опять велся на смешанном русско–армянско–грузинском диалекте. И чем дальше, тем все больше и больше смягчалось лицо Бакрадзе.

— Говорят, что они — окруженцы из–под Харькова. Всем нам памятна весна тысяча девятьсот сорок второго года, Изюм–Барвенковская операция…

— Точнее?

— Большинство отряда — офицеры и политработники триста семнадцатой стрелковой дивизии. Формировалась в Баку, — ответил Погосов.

— Кто командир? — спросил Войцехович, записывавший ответы прибывших.

— Полковник Сироткин. Погиб в селе Большие Салы под Ростовом.

— Помню бригадного комиссара Аксенова, — добавил третий, по фамилии Тониян. — После смерти Сироткина дивизию принял полковник Яковлев. Тоже погиб в Изюм–Барвенковском окружении. Под селом Лозовенькой его похоронили.

— В каких лагерях были у немцев? — спросил я Арутюнянца.

— Демблин. Двадцать восемь бараков… Пленных фашисты рассортировали по национальностям: французы, англичане, югославы, русские, армяне, грузины, узбеки… В пяти бараках были армяне…

— Оттуда бежали?

— Нет. Там нас пытались вербовать. Наши же земляки. На службу к фашистам звали.

— Но мы наотрез отказались взять оружие и надеть немецкую форму, — быстро сказал Тониян. — Тогда нас увезли в Седлец под Замостьем. Вот оттуда мы и бежали…

— Так все–таки объясните нам, что у вас за альянсы с этим… Бандерой?

— С Бандерой ничего общего, — ответил Арутюнянц. — Из Польши мы попали на Волынь в марте тысяча девятьсот сорок третьего года. Тогда здесь не было советских партизан, но уже была крестьянская самооборона. Нам предложили влиться в нее. Мы отказались… Тогда нас стали просвещать. Разжевывать свою «национальную идею».

— Ну и как? Просветили?

— Да нет, конечно. Психология у них, как у дашнаков.

— Но вы все же изучали их?

— Да, изучали… как будущего противника, — включился в разговор Погосов.

— Какого? — повернулся к нему Мыкола.

— Классового.

— Но, а элементов национализма, антисоветчины много в этой самообороне? — допытывался Мыкола.

Арутюнянц подумал и сказал:

— Это все от кулацкой верхушки идет. Бандеровская головка — хитрая штучка.

— Что знаете о ней?

— Все как на подбор или кулацкие сынки, или местная интеллигенция из бывшей петлюровщины, из мелких чиновников, духовенства.

— Что в них главное?

Арутюнянц задумался:

— Пожалуй, самое главное — это их ненависть к колхозному строю. И понятно почему: в колхозах кулак видит конкретное воплощение своей смерти. Отсюда ненависть и к Советской власти, к коммунистам.

— Ну, положим, кулак и до колхозов был непримиримым врагом Советской власти.

— Я говорю о кулаке Западной Украины…

— Понятно. Продолжайте.

— Советскую власть принесли сюда русские. И кулакам уже всерьез кажется, что колхозы — это чисто русская, национально–русская идея. Итак, сущность этого национализма — классовая, а форма — националистическая.

— Вы никогда не читали лекций, товарищ Арутюнянц?

— Я педагог и пропагандист.

— Заметно… Так все–таки при чем тут самостийная Армения?

Три «богатыря» засмеялись.