Рейд на Сан и Вислу

Самолет горел, все больше и больше оседая к земле. Изредка в машине раздавались глухие взрывы, а потом началась беспрерывная трескотня. Я вернулся в штаб и только часа через полтора вспомнил о летчиках. Их допрашивали в хате, отведенной для особого отдела. Допрос походил чуть ли не на торжественное заседание. Летчики стояли у стены навытяжку, а за столом, покрытым вышитой скатертью, сидели контрразведчики — майор Жмуркин, майор Стрельчуков, старший лейтенант Колесник и два «наших немца» — Вальтер и Кляйн. Если ко всему этому прибавить еще двух секретарей (уже исписавших довольно большую кипу бумаги), то станет ясным, как должны были чувствовать себя пленные.

При нашем появлении весь контрразведывательный синклит вскочил на ноги. Это, видимо, больше всего подействовало на летчиков.

— Прошу продолжать, — сказал я, по привычке пристраиваясь в закутке, отгороженном дощатой перегородкой за русской печью.

Жмуркин зашел ко мне и показал кучу листов, исписанных стандартными вопросами–ловушками. Однако ни на один из этих вопросов не последовало вразумительного ответа. Кроме сведений чисто биографических, фашистские летчики ничего не сказали. Но и из этих скупых показаний пленных Жмуркин сумел извлечь «рациональное зерно». Он довольно четко обрисовал мне лицо экипажа:

— Командир корабля — член «Стального шлема», национал–социалист. Штурман тоже национал–социалист с 1930 года. Радист — член гитлеровского союза молодежи. Четвертый, назвавшийся летнабом, оказался более разговорчивым. Рассказал не только о своей принадлежности к национал–социалистской партии, но и о наградах. Награжден он железными крестами первого и второго класса, орденом Румынии, медалями за пребывание на Восточном фронте в сорок первом — сорок втором годах и знаками отличия за Судеты и Крым. Летал раньше на боевых машинах.

— Не густо.

Жмуркин развел руками.

А по ту сторону дощатой перегородки упорно задавались стандартные вопросы. Переводчики переводили их, и на все следовали одни и те же стандартные ответы: «Не знаю… По служебному положению не обязан знать… Честь офицерского мундира не позволяет мне говорить об этом…»

— Ваша комиссия явно зашла в тупик, — сказал я Жмуркину. — А ну–ка, уберите свой протокол. Что вы их бумажками пугаете?

Когда мы вошли в горницу, летчики вторично вытянулись и звонко щелкнули каблуками. «Ага, значит, все же понимают, что мы начальство…»

— Дайте мне с этим, который воевал в Румынии, потолковать! — сказал я старшему лейтенанту Колеснику, бывшему бессарабцу, хорошо владеющему румынским языком. — Ты имел, кажется, какое–то касательство к авиации?

— Так точно, учился в румынской королевской авиашколе.

И мы открыли за дощатой перегородкой «румынский филиал». Зазвучала музыкальная румынская речь.

— А ну, дай ему стакан нашего первача, партизанского…

Первач возымел свое действие. Через некоторое время пленный стал даже напевать:

Фрунзе верди ди овес,

Унде–й друмул ла Одесс?[10]

— Ну вот, это уже другое дело.

Три оставшихся в горнице летчика встревоженно переглянулись.

Я опять моргнул Жмуркину, чтобы убрал со стола бумаги. Но тот понял мой кивок по–своему, и неизвестно откуда на столе появилась бутылка с ликером.

Что ж, можно и с этими попробовать испытанное уже средство. Пригласил пленных сесть за стол.

Они присели. Выпили. И без всякого нажима стали, по выражению наших особистов, «раскалываться».

Один только командир корабля, раньше всех почему–то захмелевший, упорно доказывал нам, что он не имеет права говорить ни слова о секретном оружии, которым фюрер спасет Германию.

— Ну и не надо нам его секретного оружия, — резюмировал я. — Пусть назовет соединение, к которому принадлежал подбитый нами самолет. И заодно посоветуйте ему олиться своему фашистскому богу, что жив еще.

— Это другое дело, — с готовностью согласился командир корабля и стал докладывать: — Самолет «Ю–52» номер 809869–М–9–1 входил в состав первого соединения военно–транспортной авиации. Штаб — Германия, город Целла. Авиагруппа этого соединения, под командованием майора Шмидта, базируется на аэродроме Бяла Подляска в двадцати километрах западнее Бреста. В состав группы входят четыре эскадрильи «Ю–52» по двенадцати самолетов каждая и шестимоторные «Ме–323» в количестве до двадцати пяти машин.

Так вот что значат эти огромные воздушные шмели с целой тележкой под пузом!

И вдруг летчик, как говорят, «осекся». Он с тревогой взглянул на майора Стрельчукова, который стал делать в блокноте какие–то записи.

— Я ведь ни слова не сказал вам о секретном оружии? — встревожился командир со сбитого корабля.

Опять это секретное оружие? Вот не дает оно ему покоя! И я сказал Вальтеру и Кляйну:

— Успокойте его. Сообщите, что мы можем даже выдать ему справку о том, что он не проболтался… об этом секретном оружии.

А за перегородкой, уже совершенно явственно, не считаясь со своим новым положением, «клиент». Колесника снова затянул песню. Ту самую, которую орали румыны и немцы, наступая на осажденную Одессу:

Унде–й друмул ла Одесс?..