Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

«Первый кризис — зима 1941/42 годов. Морозы и обильный снег поставили мою армию в тяжелое положение, почти граничившее с катастрофой.

Мои танки и автомобили не могли двигаться по глубокому снегу. Многим мерещился призрак Наполеона с его трагическим финалом. Но я справился с этим положением, мне удалось стабилизировать фронт.

Второй кризис — зима 1942/43 годов. Мои солдаты вынуждены были оставить Сталинград. Я принял решение о сокращении фронта (Frontverkürzung). Мне удалось преодолеть и этот кризис.

Третий кризис — наступившая сейчас зима. Я надеюсь, что Провидение поможет мне преодолеть и этот кризис».

В заключение Гитлер выражает уверенность, что Провидение и в дальнейшем не оставит его.

Во всех своих последних речах Гитлер часто, слишком даже часто обращает свои взоры к Провидению. Видно, больше неоткуда ждать помощи.

Хочется сказать словами из письма запорожцев: «Який же ты лыцар, колы голой сракой на ежа не сядешь»[585].

Алеша Ниценко говорит:

— «Катерина» пропитана антимоскальским духом[586]. Шевченко посвятил ее Жуковскому — явная ирония. Он хотел этим сказать: «Вы ждете от меня дифирамбов Московии и москалям — так вот вам, получайте!»

— А «Эда» Баратынского[587] тоже проникнута антимоскальским духом?

Алеша молчит, он ничего не может возразить мне.

— А знаете ли вы, Алеша, что «Эда» оказала большое влияние на «Катерину»?

В этом году немцы едва ли получат вайнахтцуляге. Украинский хлеб, русское масло навсегда ускользнули от них.

Умчался в заоблачные дали кудесник Sandmann[588]

, навеявший было на фрицев чудный сон, и остался лишь Alpdruck[589]. Вечером явился роашник, назначенный агитатором в наш лагерь. Поздоровался — никто не ответил. Помялся, потоптался на месте, оглянулся по сторонам, но нигде не встретил сочувственного взгляда. Сел и развернул немецкую газету и начал рассказывать об «успехах» фрицев на фронте.

Я посмотрел на карту, напечатанную в газете: линия фронта подозрительно далеко продвинута на восток.

— А ну-ка, дайте сюда газету!

Не дает.

Ребята вырвали газету у него из рук. Я взглянул: на карте показана линия фронта в 1918 году.

— Что ж ты брешешь, е. т. м.[590], — сказал Козлов, — немцев давно прогнали с Украины.

Кто-то заметил:

— Удирая с Украины, фрицы сожгли и взорвали много городов и сел.

Роашник стал возражать:

— Немцы разрушили мало, а восстановили и построили много.

— Что ты врешь, как сивый мерин, — возмущенно сказал Козлов, — что они построили? Они только взрывали, разрушали, уничтожали людей!

— Ты не прав, Василий Иванович, — спокойно возразил ему Анатолий Диксонов, — немцы действительно восстанавливали и строили…

— От тебя, Анатолий, я не ожидал этого, — вспылил Козлов, — уж не хочешь ли ты андреевский крест[591] на задницу себе нацепить? Иксосос ты немецкий после этого!

— Не сердись, Василий Иванович, — ответил невозмутимый Диксонов, — ведь я говорю правду, что немцы восстанавливали и построили на оккупированной территории. Вот, например, в Воронеже они восстановили тюрьмы и построили… б[ордели?]

Все зареготали, а роашник побагровел. Через несколько секунд он ретировался под свист, тюканье, улюлюканье.

Немцы распространяют среди пленяг книгу некоего Альбрехта на русском языке: «И это называется социализмом»[592]. Некоторые ребята берут ее. Когда споришь с ними, они бубнят одно и то же:

— Ну и что ж! Клопапир нам тоже нужен.

Альбрехт — немецкий инженер, в 30‐х годах пробравшийся в СССР. Работал он на ответственных должностях, будто бы даже был членом коллегии НК РКИ. Его арестовали за шпионаж, несколько месяцев держали в Бутырках и в конце концов выслали в фатерлянд. Здесь он состряпал несколько грязных пасквилей на СССР[593].

Пригнали новеньких: ст[аршего] сержанта Мишу Николаева и сержанта Виктора Алексеева. Хорошие ребята. Раньше они были в Маннгайме-Людвигсгафене[594]. Они удрали из лагеря во время бомбежки, уничтожившей этот двуединый город — домен И. Г. Фарбениндустри[595].

Виктор и Миша два месяца скитались в лесу, пробираясь на восток, в родные места. Их поймали, посадили в Дармштадтскую тюрьму. После отсидки направили к нам, так как маннгаймский лагерь для военнопленных сметен американской авиацией[596].

Газеты пишут: «Роммель Африканский инспектирует укрепления в Северной Италии».

Видимо, в Италии положение тревожное для фрицев. Они боятся не только высадки союзников, но и внутреннего взрыва в Италии. Думают, что Роммель спасет их от надвигающейся катастрофы.

Курьезен драп Роммеля Африканского (вот так Сципион!)[597] из Туниса. За несколько дней до капитуляции Африканского корпуса геббельсовская пресса сообщила: