Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

Сергей Ильяшенко своего рода знаменитость в фестхалле. Он пользуется репутацией самого ловкого пикировщика и комсёра. Раньше Сергей не упускал случая стибрить что-нибудь у товарища, но теперь весь огонь перенес на немцев. Надо отдать ему справедливость, бомбит Сергей верной рукой.

Говорят, что роашник, повадившийся было ходить в девичий лагерь, получил знатный «гарбуз»[564].

Первые три его посещения обошлись без происшествий. На четвертый раз власовца встретили недружелюбно, а проводили матом. Он осмелился и в пятый раз заглянуть к девушкам. Только он вошел в дверь барака, как навстречу ему — «очередь» из выразительных русских словечек.

— Пошел в ж…, фрицевский иксосос! Соси гитлеровский икс, читай геббельсовскую газету!

Вслед за словами в роашника полетели колодки[565] и прочая дрянь.

Бравый власовский вояка едва унес ноги.

Собираемся по-прежнему. Тайком почитываем сброшенные с англо-американских самолетов листовки, а также немецкие газеты.

Нам разрешено читать следующие немецкие газеты на русском языке: «Заря», «Клич», «Труд», «Украинецъ», «На досуге» (журнал)[566]. Запрещено даже брать в руки газеты русских и украинских белоэмигрантов «Русское слово», «Пробоем»[567] и др., а также все немецкие газеты на немецком языке. Все же я предпочитаю читать последние. По крайней мере они откровенно защищают немецко-фашистские интересы, не прикрываясь (как те) маской «истинно русского патриотизма».

Немецкие газеты на русском языке мы используем преимущественно с чисто утилитарной целью (для цигарок, в качестве клопапира[568] и т. п.). Правда, некоторые товарищи почитывают их, потому что другого чтива нет.

— Читаю немецкие газеты на русском языке, — говорит Козлов, — чтобы не забыть родного языка.

Сегодня Юнге Фриц сказал шепотком:

— Скоро меня, вероятно, призовут в армию. Когда мою часть отправят на фронт, я воевать с русскими не буду. Стрелять буду только вверх. А представится случай — сдамся в плен. Мне нечего делить с русскими: у нас общие интересы.

Что ж, добре! Слова дельные, золотые. Ну а каковы будут дела?

О сем поведает нам будущее.

По какому-то лишь им известному поводу фрицы организовали в лагере фестхалле концерт. Ясно, что это неспроста. Здесь, по-видимому, действует новая тактика заигрывания с пленягами. Немцы пытаются толкнуть нас к Власову, сделать из нас коллаборационистов, роашников. Вот почему они угощают нас порой спектаклями, концертами.

Программа концерта состояла из русских, грузинских, армянских, азербайджанских и других национально-народных песен и плясок. Кроме того, артисты исполнили ряд советских песен: «Чайка», «Катюша»[569] и др. Таким образом, уже сама программа была построена так, что она подчеркивала единство и сплоченность народов Советского Союза.

Но особенный восторг, бурю аплодисментов вызывал каждый выход молодой женщины — конферансье. Без всякой рисовки и нарочитости она просто и вместе с тем выразительно объявляла:

— Народную русскую песню «Вечор поздно я стояла у ворот»[570] исполнит артистка Николаева из Ростовского театра имени Ленина.

— Украинский народный танец «гопак» исполнит артист Петренко из города Сталино.

— Артист Сидоров из Ленинграда исполнит лезгинку.

— Любимую песню нашего народа «Катюша» исполнит артистка Дмитревская из Сталинграда.

Конферансье особенно отчетливо, подчеркнуто акцентированно произносила собственные имена и географические названия: Ленин, Сталино, Ленинград, Сталинград. Решительно все артисты оказались у нее из театров и городов, носящих имена Ленина и Сталина.

Мы отлично понимали, что большинство исполнителей вовсе даже не профессиональные актеры, что не многие из них имеют отношение к театру имени Ленина или к городу Сталинграду и что их мастерство ниже среднего уровня. Но часто повторяемые слова «Ленин», «Сталин», «Ленинград», «Сталинград» вливали в наши души восторг и упоение.

Аплодисменты и овации пленяг сначала вызвали недоумение, а потом пробудили тревожные мысли у лагерфюрера, вахманов и тайных агентов гештапо.

Спели артисты также «Чубчик» и «Фонарики». Мы не могли спокойно усидеть, мы неистовствовали, когда прозвучали слова: «Я Сибири не боюся, Сибирь ведь тоже русская земля» и «Увижу вновь родные фонари».

В заключение артисты спели антибрюквенные частушки.

У Василия Ивановича Козлова какое-то серьезное желудочное заболевание. Его хотят отправить в госпиталь. Вместо Козлова в кузницу назначили меня.

Старый кузнец Макс — ехидный, раздражительный, но не злой немец. Вначале он принял меня хорошо, добродушно похлопывал по плечу, но потом, заметив мою тягу к «мале ропота», внезапно переменил отношение. Правда, он никогда даже пальцем не тронул меня, но зато поминутно осыпал проклятиями:

— Ферфлюште менш, ду бист цу фауль![571]

— Фауленца цу думм![572]

— Сакраменто нох эмоль, видер капут гемахт![573]

В конце концов я сжег три рельсы, признан ни к чему не годным и прогнан из шмиде[574].

Оно и лучше. Я снова под началом Адама в шлёссерай. Здесь легче маскироваться.