Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

Только начали таранить, раздался сигнал энтварнунга[785]. Две минуты спустя затопали вахтмайстерские сапоги, зазвенели ключи, распахнулась дверь и через порог перешагнул вахтмайстер по прозвищу Усики.

«Пропали наши бедные головушки, — подумали мы, — перестреляют всех вахтмайстеры, как бездомных собак».

Однако предположение не оправдалось. Вместо выстрелов и смертного боя услышали мы необычно сдержанную брань: что-то вроде «Сакраменто нох эмаль», «Дрекишэ швайне» и прочие ласкательные слова из фашистского «Schimpflexikon»’а[786]. Конечно, не обошлось без бамбуса и гуммикнипеля, но удары по головам почему-то были мягче и нежнее, чем всегда.

Что стряслось с эсдэковцами? Из каких пучин их черных душонок выпер этот «гуманизм», чуждый идейно-эмоциональному миру нацистов? Или они напуганы бомбежкой, заставившей их задуматься над своей судьбой?

Но к чему все эти догадки? Достаточно сказать, что вахтмайстеры вновь загнали нас в камеру, срочно вызвали слесарей и исправили затворы.

Прошло два дня. Как-то утром выдали нам двойную порцию хольцброта и — о приятный сюрприз! — по 10 граммов маргарина. Сразу же после переклички вывели за ворота. Мы взглянули окрест себя и разинули рты. Было чему удивляться: одиноким утесом среди безбрежной равнины высилась наша тюрьма. Как говорится по-немецки, Дармштадт «вурде им шутт унд аше гелешт»[787][788].

Нашу группу заставили раскапывать подвал разрушенного пятиэтажного дома на Райнштрассе. Когда расчистили вход в убежище и взломали дверь, в нос ударила струя воздуха, насыщенного запахом жареной человечины и разлагающихся трупов. Дали нам по полстакана коньяка и по противогазу. Выпили мы, крякнули, закусили мануфактурой[789] и полезли в катакомбы извлекать на божий свет мертвые немецкие тела. В полдень привезли обед: не обычную баланду, а густой гороховый суп.

Целую неделю водили нас на раскопки и каждый день угощали коньяком и гороховым супом. Вытащили мы, почитай, несколько тысяч трупов. Другая группа заключенных отвозила покойников на кладбище. Задолго до бомбежки здесь был предусмотрительно вырыт длинный ров. Сюда-то без молитвы и креста, большей частью даже и без гробов сбрасывали и закапывали покойников.

Днем открылась дверь камеры и вахтмайстер крикнул с порога:

— Гюрджи, раус![790]

Я вышел в коридор. Вахтмайстер привел меня в тюремную канцелярию. Там стояли два гештаповца: один в эсдэковской форме, другой в штатском. Писарь достал из стола клеенчатый мешочек, вытряхнул на стол содержимое и вручил мне. Все мое несложное хозяйство оказалось в целости и исправности. Оно состояло из подаренной французом Робером деревянной табакерки с приспособлением для «автоматического» свертывания цигарок, из букового мундштука и из зажигалки, найденной в подвале шварцвальдского бауэра во время путешествия в Швейцарию.

Вахтмайстер трижды хлопнул меня гуммикнипелем по голове (таков у них обряд прощания с заключенным) и передал гештаповцам. Те привезли меня на вокзал и впихнули в вагон.

Не старая еще женщина приветливо посмотрела на меня, подвинулась и жестом пригласила сесть рядом. Я сделал шаг к ней, но был отброшен ударом гештаповского кулака. Эсдэковец так страшно цыкнул на немку, что она перекрестилась от ужаса и запричитала:

— О готте, готте, готте![791]

На станции Ханау-ам-Майн[792] гештаповцы вытолкнули меня из вагона и повели в лагерь, расположенный недалеко от резинового завода Дунлоп[793].

Лагерь этот не обычный, а штрафной. Он находится на окраине Ганау.

Подковой охватывают его железнодорожные пути, состоящие из нескольких десятков колей. Справа — товарная станция и железнодорожные мастерские, слева — военные казармы и аэродром, рядом автострада. В полукилометре от лагеря протекает Майн.

Я попал в арбайтскоманду Оббау. Она используется на строительных работах. Сейчас возводим бараки для русских и французов, ставим столбы и окружаем себя рядами колючей проволоки. Штрафной лагерь расширяется, и поэтому работы много.

Командует нами SS-ман[794] Фус — мужчина звероподобного вида и почти двухметрового роста. Говорят, что он свирепее всех тюремных эсдэковцев вместе взятых. Пока не имел случая убедиться в этом вполне. Правда, на днях видел, как он загнал в угол Бабакова, свалил его на землю ударом кулака и топтал ногами. Но ведь это столь обычно и привычно для любого SS-мана, что нет основания выделять Фуса в какой-то особый отряд хищников.

А в общем худо, очень худо в штрафном лагере. Все здесь говорят: «В Ганау хуже, чем в Дахау!»[795]

Тяжело еще и потому, что не с кем поговорить, не с кем обменяться мнениями. Если бы были здесь мои друзья — Костя Беломар, Вася Козлов и другие. Если бы можно было, как в Дармштадте, хоть иногда побеседовать через двойную проволоку с Аней, Марией, Галей, Куклёнком. Где-то они, сердешные? Может быть, давно уже сидят в тюрьме или томятся в каторжном кацете. Дай-то бог не испить им чашу сию.