Река жизни

– Жа-аль, что не взял с собой металлоискатель, я бы весь подвал и стены прощупал.

Я его стал успокаивать, приговаривая, что дому уже двести лет и кто только в нем ни жил, давно его вдоль и поперек простукали. Но Николай не унимался.

– Да-с! – приговаривал он, а сам хитро поглядывал на меня, что-то замышляя.

Когда мы заканчивали вторую бутылку водки, солнце поднялось еще выше – припекало вовсю. Сидеть в беседке стало душно. Мы спустились в подвал. Поставили стол, уселись и стали потягивать пивко, закусывая рыбкой, которую Николай привез из Грозного. Я стал расспрашивать его о войне и об их жизни в этих условиях. Он как-то неохотно рассказывал, все время поглядывая на сводный потолок из большого камня, стянутый крепким металлом. С каждым глотком пива он все чаще и чаще возвращался к той мысли, что где-то здесь зарыт клад. Эта мысль им полностью овладела. Я ему стал говорить, что эта затея и гроша ломаного не стоит, но он только ухмылялся:

– Посмо-отрим, чья возьмет…

Через некоторое время, выпив еще пивка, он стал мне выговаривать:

– Эх, живете вы здесь, в благополучном месте, и не знаете, что такое война и смерть.

Так он разошелся, что мне стало неловко – засобирался домой. Он вдруг опомнился и говорит:

– Куда торопишься? Посидим, потолкуем… Мы вот шесть лет не виделись, а мог бы меня и не дождаться. По подвалам последние годы скитались с женой и детьми.

Я представил их жизнь, и мурашки побежали по спине. А может быть, просто холодно и тихо было в нашем подвале.

– Ты правильно сделал, что пришел, – одобрительно сказал Николай. – Сам знаешь, мать лежит больная, от нее никуда не уедешь. Ну, попросил соседей-чеченцев присмотреть за ней, а сам сюда. Душа болит, как они здесь устроились. Надо и самому сюда перебираться. Но мать больную не перевезти. Да и нужна ли мать больная жене. Она и на меня косо смотрит за то, что часто выпиваю. Поеду назад, к матери.

– Это ты, Николай, правильно сделаешь, – подтвердил я.

– Выпили, и еще выпьем. Ты не думай, у нас есть что выпить – вон, полную канистру спирта привез. Спирт проверенный, его солдатам во время войны раздавали. Вот я и разжился.

– Нам, однако, уже хватит, – заметил я.

– Ты почему так говоришь? Ты гость, да как-никак, почти родственник, с сестрами живем. Мне с тобой интересно посидеть, поговорить. Там, в Чечне, кто по норам забился, а кто в горах пропадает. А ты, – обиделся он. – Вроде как спать меня укладываешь.

Долго мы еще беседовали, как отключились, не помню.

Проснулся я под утро, глядь, Николай еще спит – похрапывает. Я поднялся по ступенькам подвала наверх, а дверь дубовая заперта. Ну, думаю, какая тварь закрыла дверь, не удосужившись посмотреть, кто там внутри находится. А у самого голова трещит, в горле пересохло. Бросился к емкостям – воды нигде нет. Стал тормошить Николая. Тот зло пробурчал, повернулся на другой бок и захрапел с новой силой. Тут-то я и стал кричать, стучать в дверь кулаками, ногами. Прислушиваюсь, а снаружи никакого звука, даже шороха не слышно. Вымерли там наверху, что ли?

Николай выругался и спросил, еле дыша:

– Что ты шумишь? Откроют, куда денутся…

Я и говорю:

– Хорошо, если на работу не ушли.

Николай засмеялся. С любопытством вглядываясь в меня, спросил:

– Ну ладно, моя привыкла к моим выходкам. В Чечне я мог пропадать на несколько суток. Но твоя-то должна тебя искать?

Я ничего не ответил, хотя про себя отметил резонность доводов Николая.

Плутоватая улыбка на лице Николая стала еще шире. Он предложил:

– Зачем зря стучать, давай петь песни. Если моя жена дома, она услышит. Она ужас как не любит, когда я пою. А пою я только после бутылки.

Для смеха мы затянули: «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была…». Николай пел громко, во все горло. Я же, расстроенный за себя и за жену, практически потерял голос. Николаю было проще, он к своей супруге хладнокровие имел… Он ей простора не давал, как я понял с его разговора.

– У меня все в доме было по местам: жена – баба, а я – мужик. А мужик – он и в Африке мужик, завсегда его верх должен быть. Что касается выпивки, то приоритет за мужиком. Кулаком по столу и все в норме.

– Нет, Николай, – возразил я. – так нельзя поступать, она же женщина.

– Что ты мне об этом рассказываешь? – вскипел он. – Это у вас, ученых, так заведено, а мы люди простые, жена должна понимать мужа с полуслова. Раньше так везде было заведено – и семьи крепкими были. А теперь много воли у баб.

С этими словами Николай во всю глотку заорал:

– Рюмка водки на столе…

В конце песни он вдруг произнес:

– Что-то опохмелиться хочется…

Мы посмотрели на стол, на нем лежали сухие куски хлеба, да в канистре еще спирт остался. Николай порыскал по подвалу, принес трехлитровую банку консервированных помидоров, лихо ее открыл и отпил немного рассола. Я обрадовался его находчивости. Песни смолкли. После выпитого стакана разговор о женщинах продолжился: