Реки Вавилона

Добкин понимал, что на совещании присутствует кабинет министров в полном составе и большинство высокопоставленных военных. Все они наверняка тоже слушают его. Генерал собрался с мыслями и четко и коротко доложил обо всем, что случилось с ними с того момента, когда «Конкорд» потерялся над Средиземным морем.

Шестеро помощников забегали по залу заседаний с военно-топографическими картами и справками, в которых содержались различные данные о Вавилоне: условия местности, метеоусловия, время наступления рассвета и восхода солнца и множество других данных, которые начали собирать с того самого момента, когда Тедди Ласков впервые заявил о Вавилоне. Все эти данные предполагалось изучить перед принятием окончательного решения на проведение десантной операции.

Добкин говорил по телефону и в то же время слышал, как за дверью, в вестибюле, ходят мужчины и женщины. Иногда проносили раненых, двери вестибюля все время открывались и закрывались. В соседней комнате, где закончили играть в карты, включили радио: хрипловатый женский голос по радио исполнял одну из бесконечных арабских песен. Несколько ашбалов принялись подпевать. Все эти посторонние звуки приглушали его голос, но вместе с тем из-за них Добкин мог не услышать, если кто-то подойдет к двери кабинета.

— Что вы предлагаете, генерал?

Добкин узнал голос генерала Гура.

— Предлагаю? Я предлагаю, генерал Гур, чтобы вы пришли сюда, черт побери, и освободили нас.

— Что из себя представляют поля на западном берегу? — спросил генерал ВВС Катцир.

— Там вода, — откровенно признался Добкин. — Но вот подальше от реки, похоже, посуше.

— А дорога, на которой вы приземлились, — продолжил Катцир, — вы думаете, на нее смогут сесть транспортные самолеты «С-130»?

— Этого я не могу сказать вам, генерал. Думаю, мы повредили ее во время приземления.

— Мы можем использовать вертолеты, — вмешался неизвестный Добкину голос.

— Нет, — возразил Добкин. — Для этого уже нет времени. Они атакуют в данный момент.

Другой голос сказал что-то насчет применения в первую очередь эскадрильи истребителей. Добкин слышал, как они пытаются вырвать друг у друга микрофон. Кто-то позвал Тедди Ласкова. Добкин думал, что Ласков наверняка уже уволен, но, оказывается, он тоже присутствовал на совещании. Он ответил еще на несколько вопросов, слыша, как в Иерусалиме разгораются споры. Добкин решил заканчивать разговор и громко произнес в трубку:

— Господин премьер-министр, боюсь, мне пора уходить. Тут присутствуют трое джентльменов с автоматами «АК-47», и, когда они сообразят, что происходит, наверняка захотят оторвать меня от телефона.

В Иерусалиме услышали шум, похожий на потасовку, потом резкий треск, как будто кто-то выстрелил или что-то сломалось. А затем телефон замолчал.

Мириам Бернштейн сидела в кресле второго пилота рядом с Давидом Бекером.

— Значит, вы думаете, что никто

не слышит ваших сигналов SOS?

— Никто. — Бекер уменьшил звук приемника почти до минимума. — «Лир» все еще кружит над нами, но мне кажется, и у него неприятности.

— Почему?

— Почему? — Тот факт, что Хоснер прислал посыльную, а не пришел сам узнать, как обстоят дела со связью, свидетельствовал, как мало у всех осталось надежды на то, что ему, Бекеру, удастся с кем-нибудь связаться. Но все же Мириам Бернштейн была заместителем министра транспорта, а значит, начальником и над ним, и над Хоснером. Однако, похоже, это уже не имело значения. — Почему? Потому что из-за этой пыли он не может сесть, вот почему. Ему придется садиться и заправляться там, где нет такой пыли. И тогда, может быть, мне удастся связаться с кем-нибудь. Не хотите доложить Хоснеру об этом? Это все, что у меня есть.

— Потом. — Мириам уставилась на разбитое лобовое стекло. — Вы боитесь смерти? — неожиданно спросила она.

Бекер повернул голову и посмотрел на нее в тусклом свете приборной панели. Он никак не ожидал подобного вопроса от такой стойкой женщины.

— Нет. Не думаю. Я… я боюсь снова летать… но не смерти. Смешно… — Бекер не понимал, почему позволил втянуть себя в такой откровенный разговор. — А вы?

— Если в моей жизни что-то и ходило почти всегда рядом со мной, так это смерть. — Мириам сменила тему разговора. — А что вы думаете о Иакове Хоснере?

Бекер оторвал взгляд от бортового журнала, куда начал что-то записывать. Он подозревал, что Хоснер и Бернштейн стали очень близки, но это не меняло его личного мнения о Иакове Хоснере.

— Нацист.

— А вы ему нравитесь.

Бекер не понимал, куда она клонит и вообще для чего завела этот разговор. Наверняка просто перенервничала и теперь хотела выговориться. Люди совершают странные поступки, когда смотрят в лицо смерти. Вот и он только что признался ей, что боится летать, а этого он не сказал бы даже своему психиатру.

— Не поймите меня неправильно, миссис Бернштейн, но я рад, что в этот момент он оказался с нами. Без него со всеми нами, наверное, было бы уже покончено. — Он продолжал смотреть на Мириам. Нет, она не выглядит перенервничавшей, скорее… счастливой, радостной.

— Я люблю его, — призналась Мириам.